черное соленое сердце
Фандом: Jesus Christ Superstar (2000)/(немецкая), Нерон (2004), исторический фандом
Автор: Татиана ака Тэн
Пейринг: Анна/Иуда, Симон/Пилат, Анна/Калигула, Анна/Пилат, Варавва/Иоанчик, Елиазара/Пилат, Агриппа, Тигеллин, Иисус/Иуда (немецкая), Лука
Предыдущий пост тут и тут. Тенка дарит тут, тут и тут. Пост Тэда — здесь.
8383
Иуда думает, что он понимает Иисуса: того сложно не понимать, на самом деле, потому что сложно не понимать, к примеру, молоток — он либо бьет, либо нет. Либо бьет по тебе, отбивая тебе пальцы, либо бьет по табуретке, вбивая дерево в нужный паз. Не сыну ли плотника понимать такие вещи.
Пулемет либо стреляет, либо нет, с этим тоже все просто. Танк либо едет, либо стреляет, либо — нет. Ничего сложного. Ничего непонятного, ничего такого, что стоит того, чтобы задуматься. Про Иисуса все ясно с первого на него взгляда — он прост, опасен и лучше, если ты находишься с ним в темной подворотне, зайти в нее вместе с ним, как его друг.
Иуда и зашел.
Иуда понимает Иисуса с их первой встречи: тот прост, ясен, кристально прозрачен. Он улыбается редко, зато когда ему действительно смешно (не радостно, а смешно — например, от человеческой глупости), он открывает рот, когда ему есть, что сказать, — и не стоит на это отвечать так, чтобы он заулыбался (правда, не стоит), он действует только в своих целях и целях своего плана, в который он, конечно тебя посвятит, но зачем тебе это, так что просто иди следом и надейся, что тебе перепадет что-то, хоть что-то, из того гениального божьего замысла, который его посетил.
— Ты действительно общаешься с Богом? — спрашивает Иуда как-то, и Иисус улыбается и хлопает его по плечу.
— Конечно.
— И что он говорит?
Иисус смеется и хлопает его по плечу снова, посылая за вином. Иуда думает, что Иисус, наверное, просто не хочет об этом рассказывать. Он понимает. Бог — серьезная материя, такое кому угодно не рассказывают. Он надеялся, что он не "кто угодно", но вот тут с Иисусом становится сложнее: ты никогда не можешь сказать, как он к тебе относится. Он, кажется, любит весь мир — по-своему. Он относится ко всем одинаково, и тут поспорить трудно. Он одинаково улыбается, одинаково хлопает по плечу, одинаково не отвечает на вопросы. Иуде иногда кажется, что еще пара таких раз — и он точно уйдет от Иисуса, потому что он не собирается быть с ним все время — разве что до того момента, когда план того станет яснее.
Пока что ему ясно только одно: Иисус замышляет какую-то глупость.
— О чем вы говорили с Петром? — спрашивает Иуда и садится немного ближе, волнуясь и теребя рукав своего плаща.
— Не важно.
— Вы собираетесь куда-то идти, я же слышал.
— Да, собираемся.
— Ты не собираешься мне об этом рассказать?
Иисус смотрит на него, и Иуда думает, что не понимает, откуда в нем эта наглость. Или нелюбовь к жизни, если уж так посмотреть.
— Я не дам тебе на это денег, — говорит он на всякий случай и теребит рукав сильнее.
Иисус ловит его руку и целует тыльную сторону, улыбаясь, а потом легко встает на ноги и идет в другую сторону лагеря, зычно зовя Петра с Андреем и Иакова с Иоанном.
Иуда сидит там, где его оставили, и смотрит в пустоту. Она интереснее, чем содержимое ящика для денег, в котором утром он явно не досчитается многих монет.
UPD от мая 16 года. Вы думали, я умер, фандом мертв? Да хуй вам.
8484
Лука смотрит на этого мальчика и пытается понять, что в нем нашли. Он проделал большой путь, он смотрит на паренька, тонкого, звонкого, с копной светлых волос, которые вьются, делая его голову больше, чем может подходить этому телу. У Луки взгляд художника, он знает, что может подходить анатомически, а что нет. В мальчике есть что-то уродливое, из-за этой головы, но он светится и завораживает, не давая Луке понять, в чем же дело, какая харизма кроется в этом тщедушном тельце.
— Как тебя зовут? — улыбается мальчик, и Лука морщится — сразу на "ты", сразу задавать вопросы. Настырный.
Мальчик светится, улыбается мягко, почти нежно, как будто видит на месте Луки человека, которому можно так улыбаться, и Лука трет ладони: грубые, жесткие, привет, недавняя работа, привет, тросы, которые могли бы оборваться, если бы Лука не фиксировал их лично, если бы не спас эту никчемную кабинку. Он художник, он не техник, кем бы не приходилось работать, но он только в этом году заработал достаточно, чтобы податься в Александрию в университет.
— Лука, — неохотно произносит Лука. — А ты — чудо-мальчик Иисус, — говорит он, просто чтобы сбить это ощущение, что тебя обволакивают, заставляют повиноваться, но мягко, нежно, как будто бы это не основная даже цель. Его пугает этот мальчик. Даже если бы ему позволили его остричь, в этом не было бы никакого смысла — он непропорционально большой, как будто бы огромный — изнутри, и это ощущается, словно он прорывается сквозь себя самого, переваливается, заполняет не только себя — но и всех вокруг.
Лука чувствует, что ему хочется отступить на шаг, иначе он сольется, исчезнет, растворится в сиянии этого чудо-мальчика Иисуса, и Луки больше не будет на этом свете — а он только накопил деньги, у него даже фотоаппарат уже есть, лежит дома.
Иисус улыбается и протягивает ему ладонь, шагая чуть ближе.
Лука отступает на шаг.
— Мы еще встретимся, — произносит Иисус и светится изнутри, словно он радиация, словно он правда снизошел откуда-то сверху, что не может быть правдой, никак не может. Лука ежится, понимая, что ему страшно. Иисус слишком уверен в том, что говорит. Лука не любит предопределенность и давление. — Я не знаю, когда, — добавляет Иисус и щурится солнечно, встряхивая светлой копной волос, — но мы встретимся. Ты придешь ко мне, и я буду рад, что у меня есть такой соратник.
Лука презрительно фыркает.
Он не знает, что должно заставить его прийти к этому мальчику.
Спустя годы, когда Лука сидит у костра рядом с Иисусом и фыркает, глядя на огонь, чувствуя, как его заполняет божий свет, ему кажется, что он помнит их первую встречу, но это не так. Он чувствует, что он не помнит какую-то мелочь.
Он не помнит свой страх перед Иисусом.
UPD от 4.07.2016
85
насущное85
Иуда сглатывает и молча протягивает Иисусу деньги, пока Симон смотрит на его руку горящими, жадными глазами. Иуда не знает, куда деть взгляд, куда деть руку, которую словно жжет, он думает о том, что это не кончится добром, несмотря на ласковую улыбку Иисуса, потому что он уже предал его в своих мыслях, или, по крайней мере, начал предавать. Каждый день, когда их пути расходятся, Иуда смотрит на спину Иисуса, на его локоны, спадающие на плечи, и задает себе вопрос, который превращается из «Когда наши пути разошлись?» в «Сходились ли наши пути вообще?».
Иуда не знает ответа.
Иуда знает, что деньги пойдут на нужды лагеря, но раньше он отдавал их Петру, с которым все понятно: деньги лягут дровами, одеждой на плечи, едой в желудки. Появится новый ящик со всем нужным для свечей, потому что их дешевле делать своими руками, тем более, что рук гораздо больше, чем было раньше. Симону он деньги не дает, тот избавляется от них кардинально, он не хочет знать, но не может не знать. И он мучается, потому что Иисус не замечает или же не хочет замечать, что в лагере есть ящики, в которые никто никогда не заглядывает, как будто бы, хотя все знают, что в них лежит, пусть это и не проговаривается. Не знает Иисус. Или — не хочет знать.
Почему Иисус решил лично этим заниматься? Почему Иисус решил, что ему теперь, именно теперь, нужно взяться за финансы? Он решил, что Иуда не справляется? Что Петр не справляется? Решил по доброте душевной облегчить им работу? Его заела совесть, что он этим не занимается?
Ни один вопрос не похож на правду, хотя Иуда не знает, что нашептывают другие апостолы, но чувствует кожей: Фома подглядывает на него, когда говорит с Иисусом наедине, и взгляд его жжет, хотя Иуда даже не уверен, что тот правда смотрит в его сторону, или же там проходит кто-то за спиной, на кого упал блуждающий взгляд Формы. Он не знает, о чем говорит Иоанн с Иисусом, но Иоанн никогда его не любил, поэтому тут Иуда не сомневается, что по его душу прилетает, прилетает прилично.
Почему Иисус так улыбается ему, как будто виновато и обвиняюще одновременно? И не игры ли это разума самого Иуды?
— Будешь пересчитывать монеты? — поддразнивает он, чтобы не молчать, и ухмыляется, потому что нападение — лучшая защита.
— Я тебе верю, — говорит Иисус, качая головой, и передает мешочек с деньгами Симону. Тот высыпает их на ладонь и это «А Симон тебе — нет», и Иуда не знает, прав ли он в таком предположении. Возможно, Симону просто нравится звон монет? Или он не знал, сколько там? Возможно...
Иуда хмыкает и забивает руки в карманы, глядя на них исподлобья, но улыбаясь, щурится, словно видит перед собой два солнца, которые недобро светят ему прямо в глаза.
Автор: Татиана ака Тэн
Пейринг: Анна/Иуда, Симон/Пилат, Анна/Калигула, Анна/Пилат, Варавва/Иоанчик, Елиазара/Пилат, Агриппа, Тигеллин, Иисус/Иуда (немецкая), Лука
Предыдущий пост тут и тут. Тенка дарит тут, тут и тут. Пост Тэда — здесь.
8383
Иуда думает, что он понимает Иисуса: того сложно не понимать, на самом деле, потому что сложно не понимать, к примеру, молоток — он либо бьет, либо нет. Либо бьет по тебе, отбивая тебе пальцы, либо бьет по табуретке, вбивая дерево в нужный паз. Не сыну ли плотника понимать такие вещи.
Пулемет либо стреляет, либо нет, с этим тоже все просто. Танк либо едет, либо стреляет, либо — нет. Ничего сложного. Ничего непонятного, ничего такого, что стоит того, чтобы задуматься. Про Иисуса все ясно с первого на него взгляда — он прост, опасен и лучше, если ты находишься с ним в темной подворотне, зайти в нее вместе с ним, как его друг.
Иуда и зашел.
Иуда понимает Иисуса с их первой встречи: тот прост, ясен, кристально прозрачен. Он улыбается редко, зато когда ему действительно смешно (не радостно, а смешно — например, от человеческой глупости), он открывает рот, когда ему есть, что сказать, — и не стоит на это отвечать так, чтобы он заулыбался (правда, не стоит), он действует только в своих целях и целях своего плана, в который он, конечно тебя посвятит, но зачем тебе это, так что просто иди следом и надейся, что тебе перепадет что-то, хоть что-то, из того гениального божьего замысла, который его посетил.
— Ты действительно общаешься с Богом? — спрашивает Иуда как-то, и Иисус улыбается и хлопает его по плечу.
— Конечно.
— И что он говорит?
Иисус смеется и хлопает его по плечу снова, посылая за вином. Иуда думает, что Иисус, наверное, просто не хочет об этом рассказывать. Он понимает. Бог — серьезная материя, такое кому угодно не рассказывают. Он надеялся, что он не "кто угодно", но вот тут с Иисусом становится сложнее: ты никогда не можешь сказать, как он к тебе относится. Он, кажется, любит весь мир — по-своему. Он относится ко всем одинаково, и тут поспорить трудно. Он одинаково улыбается, одинаково хлопает по плечу, одинаково не отвечает на вопросы. Иуде иногда кажется, что еще пара таких раз — и он точно уйдет от Иисуса, потому что он не собирается быть с ним все время — разве что до того момента, когда план того станет яснее.
Пока что ему ясно только одно: Иисус замышляет какую-то глупость.
— О чем вы говорили с Петром? — спрашивает Иуда и садится немного ближе, волнуясь и теребя рукав своего плаща.
— Не важно.
— Вы собираетесь куда-то идти, я же слышал.
— Да, собираемся.
— Ты не собираешься мне об этом рассказать?
Иисус смотрит на него, и Иуда думает, что не понимает, откуда в нем эта наглость. Или нелюбовь к жизни, если уж так посмотреть.
— Я не дам тебе на это денег, — говорит он на всякий случай и теребит рукав сильнее.
Иисус ловит его руку и целует тыльную сторону, улыбаясь, а потом легко встает на ноги и идет в другую сторону лагеря, зычно зовя Петра с Андреем и Иакова с Иоанном.
Иуда сидит там, где его оставили, и смотрит в пустоту. Она интереснее, чем содержимое ящика для денег, в котором утром он явно не досчитается многих монет.
UPD от мая 16 года. Вы думали, я умер, фандом мертв? Да хуй вам.
8484
Лука смотрит на этого мальчика и пытается понять, что в нем нашли. Он проделал большой путь, он смотрит на паренька, тонкого, звонкого, с копной светлых волос, которые вьются, делая его голову больше, чем может подходить этому телу. У Луки взгляд художника, он знает, что может подходить анатомически, а что нет. В мальчике есть что-то уродливое, из-за этой головы, но он светится и завораживает, не давая Луке понять, в чем же дело, какая харизма кроется в этом тщедушном тельце.
— Как тебя зовут? — улыбается мальчик, и Лука морщится — сразу на "ты", сразу задавать вопросы. Настырный.
Мальчик светится, улыбается мягко, почти нежно, как будто видит на месте Луки человека, которому можно так улыбаться, и Лука трет ладони: грубые, жесткие, привет, недавняя работа, привет, тросы, которые могли бы оборваться, если бы Лука не фиксировал их лично, если бы не спас эту никчемную кабинку. Он художник, он не техник, кем бы не приходилось работать, но он только в этом году заработал достаточно, чтобы податься в Александрию в университет.
— Лука, — неохотно произносит Лука. — А ты — чудо-мальчик Иисус, — говорит он, просто чтобы сбить это ощущение, что тебя обволакивают, заставляют повиноваться, но мягко, нежно, как будто бы это не основная даже цель. Его пугает этот мальчик. Даже если бы ему позволили его остричь, в этом не было бы никакого смысла — он непропорционально большой, как будто бы огромный — изнутри, и это ощущается, словно он прорывается сквозь себя самого, переваливается, заполняет не только себя — но и всех вокруг.
Лука чувствует, что ему хочется отступить на шаг, иначе он сольется, исчезнет, растворится в сиянии этого чудо-мальчика Иисуса, и Луки больше не будет на этом свете — а он только накопил деньги, у него даже фотоаппарат уже есть, лежит дома.
Иисус улыбается и протягивает ему ладонь, шагая чуть ближе.
Лука отступает на шаг.
— Мы еще встретимся, — произносит Иисус и светится изнутри, словно он радиация, словно он правда снизошел откуда-то сверху, что не может быть правдой, никак не может. Лука ежится, понимая, что ему страшно. Иисус слишком уверен в том, что говорит. Лука не любит предопределенность и давление. — Я не знаю, когда, — добавляет Иисус и щурится солнечно, встряхивая светлой копной волос, — но мы встретимся. Ты придешь ко мне, и я буду рад, что у меня есть такой соратник.
Лука презрительно фыркает.
Он не знает, что должно заставить его прийти к этому мальчику.
Спустя годы, когда Лука сидит у костра рядом с Иисусом и фыркает, глядя на огонь, чувствуя, как его заполняет божий свет, ему кажется, что он помнит их первую встречу, но это не так. Он чувствует, что он не помнит какую-то мелочь.
Он не помнит свой страх перед Иисусом.
UPD от 4.07.2016
85
насущное85
Иуда сглатывает и молча протягивает Иисусу деньги, пока Симон смотрит на его руку горящими, жадными глазами. Иуда не знает, куда деть взгляд, куда деть руку, которую словно жжет, он думает о том, что это не кончится добром, несмотря на ласковую улыбку Иисуса, потому что он уже предал его в своих мыслях, или, по крайней мере, начал предавать. Каждый день, когда их пути расходятся, Иуда смотрит на спину Иисуса, на его локоны, спадающие на плечи, и задает себе вопрос, который превращается из «Когда наши пути разошлись?» в «Сходились ли наши пути вообще?».
Иуда не знает ответа.
Иуда знает, что деньги пойдут на нужды лагеря, но раньше он отдавал их Петру, с которым все понятно: деньги лягут дровами, одеждой на плечи, едой в желудки. Появится новый ящик со всем нужным для свечей, потому что их дешевле делать своими руками, тем более, что рук гораздо больше, чем было раньше. Симону он деньги не дает, тот избавляется от них кардинально, он не хочет знать, но не может не знать. И он мучается, потому что Иисус не замечает или же не хочет замечать, что в лагере есть ящики, в которые никто никогда не заглядывает, как будто бы, хотя все знают, что в них лежит, пусть это и не проговаривается. Не знает Иисус. Или — не хочет знать.
Почему Иисус решил лично этим заниматься? Почему Иисус решил, что ему теперь, именно теперь, нужно взяться за финансы? Он решил, что Иуда не справляется? Что Петр не справляется? Решил по доброте душевной облегчить им работу? Его заела совесть, что он этим не занимается?
Ни один вопрос не похож на правду, хотя Иуда не знает, что нашептывают другие апостолы, но чувствует кожей: Фома подглядывает на него, когда говорит с Иисусом наедине, и взгляд его жжет, хотя Иуда даже не уверен, что тот правда смотрит в его сторону, или же там проходит кто-то за спиной, на кого упал блуждающий взгляд Формы. Он не знает, о чем говорит Иоанн с Иисусом, но Иоанн никогда его не любил, поэтому тут Иуда не сомневается, что по его душу прилетает, прилетает прилично.
Почему Иисус так улыбается ему, как будто виновато и обвиняюще одновременно? И не игры ли это разума самого Иуды?
— Будешь пересчитывать монеты? — поддразнивает он, чтобы не молчать, и ухмыляется, потому что нападение — лучшая защита.
— Я тебе верю, — говорит Иисус, качая головой, и передает мешочек с деньгами Симону. Тот высыпает их на ладонь и это «А Симон тебе — нет», и Иуда не знает, прав ли он в таком предположении. Возможно, Симону просто нравится звон монет? Или он не знал, сколько там? Возможно...
Иуда хмыкает и забивает руки в карманы, глядя на них исподлобья, но улыбаясь, щурится, словно видит перед собой два солнца, которые недобро светят ему прямо в глаза.
-
-
11.11.2015 в 11:54Иуда, ты тряпка. Иуда это плохо кончится.
/растроганно сморкается, смотрит со слезой в глазах/
-
-
11.11.2015 в 15:38