[Shino-forever]

А давайте я лучше вытяну свои фички с той же летней ФБ, что ле.

Название: Своя прелесть
Автор: Татиана ака Тэн
Бета: Тёнка
Размер: драббл, 249 слов
Пейринг/Персонажи: Гость, Анри Кастафольт
Категория: джен
Жанр: флафф
Рейтинг: G

Читать.

Гость лениво пьет кофе, слушая завывание зомби за дверью, и наслаждается утром. В этом есть своя прелесть, думает он, пока зомби становятся чуть громче, а кофе чуть холоднее. В этом всем точно есть своя прелесть — ты герой, ты спасаешь этот чертов мир от уничтожения и конца света, а на тебя охотятся те, кто не живет в чертовом подвале и не должен слушать завываний зомби под дверью своей каморки в катакомбах.
В этом определенно есть своя прелесть. И логика.
Ну, по крайней мере, он на это надеется.
— Кефирчику? — предлагает Анри, почесывая щеку и зевая.
— Ты спер его у Рафа?
Не то чтобы Гость не знает, откуда в катакомбах в конце света может взяться кефирчик, но утренние бессмысленные разговоры — в этом тоже есть своя прелесть.
— Обижаешь, — в этот раз Анри почесал усы. — Я его купил! На деньги, которые спер у Рафа.
Гость улыбается и пьет свой кофе.
— Вообще, если задуматься, — продолжает доктор, — в этом всем есть своя прелесть… Ты никогда не задумывался, что пить кофе, слушая завывание зомби за дверью под мертвым городом после конца света — это своего рода романтика, за которую было необходимо заплатить свою цену? Я уверен, что многие из прошлого непременно бы захотели оказаться на нашем месте: месте героев, которые спасают этот чертов мир от уничтожения и конца света, пока на них охотятся те, кто не живет в чертовом подвале и не должен слушать завывание зомби по утрам… Ты об этом никогда не думал?
Гость усмехается и заглатывает остатки кофе в один глоток.
— Никогда, — признается он с улыбкой.

Название: Обмануть время
Автор: Татиана ака Тэн
Бета: Тёнка
Размер: драббл, 450 слов
Пейринг/Персонажи: семья Ломбарди
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Примечание/Предупреждения: постканон, спойлеры к четвёртому сезону

Читать.

— Сара, — говорит Дарио, и Рауль молча на него смотрит, не зная, как ответить «нет, мы этого не сделаем».
Они находят Сару из прошлого, хотя у Рауля ходят желваки, потому что он понимает — это лишь попытка обмануть время, именно поэтому они пытались убить Гостя: чтобы он не смел его переписывать.
Сейчас они делают это собственными руками.
Живая Сара Ломбарди стоит перед ними и кривит рот, не понимая, зачем они ей сдались. Они недавно расстались после того, как поняли, что убийство Гостя ничего не даст.
— Мы решили путешествовать с тобой, — говорит Рауль, а Дарио смотрит настолько потеряно, что Сара почему-то соглашается.
Рауль думает, что они настолько жалко выглядят, что даже Сара решила начать им потакать. Наверное, он прав, потому что иногда ловит на себе заинтересованный взгляд сестры.
Они не говорят ей, что они из будущего. Они не говорят ей, что там случилось непоправимое. Они делают вид, что все в порядке, и они не любуются Сарой каждый момент времени, потому что в их времени их ждет лишь труп.
Они путешествуют по земле прошлого, иногда срываются в будущее, иногда проваливаются еще глубже в века.
Сара чувствует себя как в своей тарелке в любой обстановке, Сара любит путешествовать и красивые платья, которые она может купить на деньги со своих афер. Она снимает с Дарио его дурацкий костюм бомжа и ругается с Раулем, потому что он портит ей вид своим тряпьем. Рауль молча с ней не соглашается — одежда напоминает ему, откуда он пришел.
Сара довольна жизнью и жива, и это лучшее, что в ней есть сейчас. Рауль наслаждается каждую секунду тем, что Сара дышит и находится рядом. Он не управляет ее жизнью и не хочет это делать, но знает, когда ему придется это сделать, и ждет.
Иногда Рауль думает, правильно ли они поступают, но не может ответить себе на этот вопрос. Он знает, что это лучшее для него и Дарио. И безусловно лучше для Сары. Нужно всего лишь проследить за одним ее знакомством, и она будет жить столько, сколько позволит ее натура.
Всего лишь за одним. Оставить ее с собой, понимать, что она никуда не сунется. Как мало необходимо для жизни. Как мало необходимо, чтобы обмануть время.
Некоторыми днями Рауль ненавидит себя за малодушие, и напоминает, что его сестра мертва.
Потом он смотрит на живую Сару, которая улыбается, спокойна и совершенно жива, и перестает верить самому себе. Сара не может быть и жива, и мертва одновременно. Сара мертва в будущем. Что ж, в будущем они все мертвы, это лишь вопрос времени. Просто они видели смерть сестры, а свою не застали.
Самоубеждение не помогает.
В какое-то утро они с Дарио просыпаются в номере Парижа в двадцать первом веке, а вместо живой Сары их ждет записка.
Она ушла с Жозефом.
Пытаться обмануть время бесполезно.
Почему-то Рауль чувствует успокоение.

Название: Взгляд со стороны
Автор: Татиана ака Тэн
Бета: Тёнка
Размер: мини, 1180 слов
Персонажи: охранник-некрофил, Гость и Констанция фоном
Категория: джен
Жанр: размышления
Рейтинг: G
Краткое содержание: Кто из людей задумывается, кто скрывается под доспехом охранника некрофильской тюрьмы?
Примечание: спойлеры на вторую половину третьего сезона

Читать.

Она смотрит, как женщина из диких вталкивает в клетку других людей, считая, что она — надежная охрана и защита пленников. Она думает, что маска — отличная защита, чтобы быть защищенной самой.
Для нее мир давно поделился на две части: на диких — людей без масок, и таких, как она, в маске, защищенных от этого едкого, непонятного, злого мира. Хоть он и зол лишь с теми, кто не готов его принять и борется с ним, с собой и всеми, кто оказывается рядом.
Пленник что-то кричит в гневе, пленница — пытается не кричать от боли, которой ее удостоила хозяйка положения, и все это так ей знакомо, что уже тошно.
Она хочет просить босса, чтобы ее сняли с этой должности. Раньше она почти не общалась с людьми из катакомб, и они казались ей лишь гусеницами — когда-нибудь их инициируют, и они обретут свой новый облик, приятный ее народу более, хотя бы тем, что они не пытаются казаться разумными, не пытаюсь идти против своей природы и знают, чего хотят. Это выбор диких, в конце концов, ненавидеть, убегать, пытаться их убить, страдать и ютиться в этих убогих клетках — и она сейчас не имела в виду металлические прутья тюрьмы.
Пленники немного притихают, а она смотрит вслед их противнице: Сара, кажется? Если бы не приказ — она бы давно ей врезала, но она может лишь шумно дышать сквозь свою маску, и мечтать о том, чтобы в следующий раз не работать на ублюдков.
Через маску дышать тяжеловато, но привычно — зато ни один токсичный пар не проникнет в легкие и не станет причиной болезни. Старшие говорят, что те, кто вдохнули необработанный воздух, уходят к диким. Она к диким не хочет. Прятаться в катакомбах, как крысам, бояться всего, не иметь еды, воды, оружия, чтобы себя защитить, крова над головой? Почему же к диким сбегают? Свобода? Но какая же это свобода, если рано или поздно именно дикие оказываются в их клетках?
Доспехи привычной тяжестью ощущаются на теле, мерно хрипит маска, когда она выдыхает из легких воздух, выпуская его наружу и запуская обрабатываться следующую порцию, а пленники выдыхаются и садятся в клетке, постепенно смиряясь со своей участью.
Она с интересом поглядывает в их сторону, стараясь делать это так, будто она следит за их перемещениями и караулит, но от этого лишь возникают вопросы, на которые ответов она не получит никогда. Почему этот мужчина, Гость, настолько нелюбим даже ее начальством? Почему эта женщина сейчас с ним, если она помощница главного дикого, того, кто ведет сейчас с ее начальством дела? Почему дикие настолько жестоки к собственному же народу и отдают своих в их клетки, созданные изначально далеко не для этих целей?
— Не переживай, — произносит Гость, — как-нибудь выберемся. Я уже от этих уродов сбегал, сбежим и еще раз.
Она слушает с интересом, понимая, что ее единственный приказ — охранять. Слушать ей никто не запрещал.
— Я не могу поверить… — произносит женщина, качая головой, — что Жозеф мог…
— Он ублюдок, я сразу это сказал. Жожо — ублюдок. Захватить мир, построить новую империю, прибрать власть к рукам, купив этих… некрофилов, — кивает, подбирая слово, на нее дикий, и она не может сдержать смех, слыша все это и особенно последнюю ремарку, потому что это ругательство она слышит постоянно, а объяснили его значение ей лишь совсем недавно. Почему дикие так его любят?
От фырканья и смеха маска работает сильнее, прогоняя через специальные трубки и фильтры воздух и с силой и хрипом выдавая его наружу. Дикие замирают от этого звука, настороженные, и ей остается лишь гадать, в чем дело.
— Смотри-ка, как возбудился…
Она снова фыркает, но отворачивается. Ей не хочется, чтобы обсуждали ее, а не внутренние дела диких. Значит, тот, который заключил сделку с начальством — хочет захватить мир? Интересно… Это уже не внутренние дела диких, с этим уже можно пойти к боссу. Интересно, что именно он хочет захватывать и как.
Большая часть земель все еще выжжена и убита прошлыми людьми, предками диких и ее народа, восстановление займет еще долгие годы. Разбивать поселения около старых катакомб и на местах старых городов, в надежде, что так можно найти какую-то еду — уподобляться животным. Хотя не зря же говорят, что дикие недалеко от них ушли.
Построить империю? Из кого, диких? Они не способны организовываться, это она усвоила уже очень давно, в одно из своих первых дежурств у клеток. Мертвые люди способны на большую организацию и единство, чем они. В конце концов, именно они смогли выбраться из плохо закрытой клетки, а не дикие. Побеги диких — это побеги единиц. Одиночек, которые не могут переживать за весь свой народ. Если бежит дикий — он спасает себя. Именно они, вырожденный народ, переняли худшие черты прошлых людей. Ее народ — перенял лучшие.
Они дисциплинированы, они умны, они чтят прошлое, но идут в будущее. Они смогли понять, чего не хватало людям ранее — отшлифованных веками традиций, которые бы позволяли быть народу прочным, которые бы делали народ непобедимым. Как только ты проходишь обряд посвящения — ты становишься взрослым. Как только ты заканчиваешь одну ступень — начинается иная. Так просто, так понятно, так легко соблюдать. Четко знать, что ожидает тебя в будущем. Ее в будущем ожидала третья ступень, осталось потерпеть пару лет и пройти обряд. Говорят, что переход на третью ступень — это почтение к мертвым. Любовь к погибшим во благо мира. Как бы ни надо было заверять свое почтение — она к этому скоро станет готова, и тогда можно будет задуматься о четвертой ступени — единстве с прошлым. Твое тело и душа едины с мертвыми — только после того, как ты поймешь это, ты сможешь стать крепок духом. Она уверена, что между третьей и четвертой ступенью ее ждет короткий промежуток, потому что одно не отделимо от другого, а дух ее крепок и без того — она хорошая воительница, она умеет исполнять приказы, она умеет думать и анализировать. Она уверена, что ее ждет отличное будущее, а империи диких никогда не бывать на Земле.
Потому что они ютятся как крысы и выживают, когда ее народ восстанавливает планету после катастрофы, расселяясь все дальше и продвигаясь все глубже в материк.
— Я не думала, что Жозеф может… Как он мог? Подстраивать катастрофы, ведь мы же — я лично! — выполняли миссии, спасали, меняли будущее, бескровно, четко, день за днем…
— Для того, чтобы спасти планету, не надо менять что-то день за днем. Достаточно изменить несколько поворотных точек, — качает головой и наставительно произносит дикий, пока вторая дикая тихо покачивается вперед-назад.
По правилам не положено, но ей очень хочется влезть и сказать, что разговор бессмысленен, потому что прошлое изменить нельзя, но разговаривать с пленниками? Как? Дыхательная маска не позволяет, она помогает лишь дышать. А снять ее — все равно что пойти на добровольную смерть. Снимать маску можно лишь в помещениях с чистым воздухом дома, но никак не здесь, в катакомбах, где все пропахло инфекцией и дикими.
Ученые ее народа пытались изменить прошлое за много времени до диких, неужели бы они не смогли обойти эффект бумеранга за долгие годы? Неужели дикие ничего не знают об этих исследованиях и годах, проведенных в поисках идеального решения?
Есть точки в истории, которые невозможно изменить. Поэтому работать с прошлым — бесполезно. Будущее за ней и ее народом — потому что они смотрят именно в него, почитая прошлое и мертвых, а не оплакивая их и забывая о грядущем из-за смерти.
Больше к разговору диких она не прислушивается — эти невежды ничего не знают, хотя могли бы лишь попросить у ее народа сведения. Но они боятся и ненавидят ее народ — и им же хуже.

Название: Guilty Pleasure
Автор: Татиана ака Тэн
Бета: Тёнка
Размер: мини, 1199 слов
Персонажи: Гость, Рауль, печеньки и выпивка. Если очень часто моргать, можно увидеть намек на пейринг.
Категория: джен
Жанр: быт, юмор
Рейтинг: PG
Краткое содержание: см. Персонажи
Примечание: пост-канон

Читать.

Почему-то больше всего в мире прошлого Раулю нравятся печеньки. Это необъяснимый факт для его семьи, его врагов и науки. Но он остается фактом — Раулю нравятся чертовы печеньки. Причем с шоколадной крошкой. И именно овсяные.
Возможно, он таким образом заедает свое невообразимое горе и стресс, связанные с его семьей и врагами, но научно это не доказано, а значит — не считается. Просто Раулю нравятся печеньки.
И единственный, кто воспринимает это всерьез (по крайней мере, способен воспринять это всерьез в отсутствие Рауля, потому что при нем смеяться все почему-то не решаются) — это…
— У меня еще есть, — спокойно говорит Рауль, когда на столе появляется новая пачка печенья прямиком из дома Рафа.
Гость громко шмыгает носом, ведя им в сторону, и садится на стул напротив. Вместе с печеньем на стол встает выпивка.
— Я так больше не могу, — говорит он, и смотрит на Рауля с вызовом: ну, давай, говори, что так и знал, и спасение Земли — гиблое дело.
Рауль не говорит. Рауль молча встает и достает откуда-то (откуда вообще что-то можно доставать в пустой комнате?) два стакана.
— Ты все равно не бросишь, — вместо этого говорит Рауль, и Гость может поперхнуться всеми речами, которые он уже приготовил, пока шел в комнаты Рауля. Тот живет в том секторе катакомб, которые признаны особо опасными из-за вечных прорывов зомби, но Раулю, кажется, без разницы. — Ты уже пытался. Что из этого получилось?
Гость мнется и разливает выпивку по стаканам, потирая в смущении нос, лоб и ухо. Потом вскрывает пачку печенья. Снова потирает лицо, но теперь в другой последовательности.
— Получилось, — отвечает он, чтобы не сдавать позиций. — Я пережил кризис. И вернулся! С новыми силами, — уточняет он, потому что бровь Рауля грозит взлететь вверх. — Понимаешь, свежие идеи, новые силы, вдохновение, в конце концов! — Лично он понимает, что для Рауля это все слишком тонкие материи. Тот выживает на чем-то более материальном и простом. — В меня словно вдохнулась новая жизнь, ты ничего не понимаешь, — говорит он наконец, подвигая Раулю стакан.
Почему он вообще к Раулю ходит — не то чтобы загадка и тайна, но Анри он об этом не говорит, потому что тот может неправильно понять. Анри чудесный малый, и вообще он рад, что тот вернулся, но все-таки он не совсем то, чего иногда хочется. Анри будет отвечать и отличный собутыльник, но какой в этом толк, если он знает, что может его перепрограммировать на правильные ответы? Пусть даже он этого давно не делает. И пусть даже он может заставить Анри молча слушать, как это делает Рауль, или вставлять только короткие реплики, а не затыкать его длинными философскими монологами или высмеиваниями.
Просто Рауля не надо программировать для этого специально.
Он заглатывает первый стакан почти не морщась и продолжает:
— Ты можешь сколько угодно думать, что все это ни к чему не приведет, но согласись — вы появились. Вы, чертовы Ломбарди, появились на свет благодаря мне. Да я, можно сказать, твой папочка, если так уж смотреть. И чем ты мне платишь? Тем, что кривишь нос, когда я приношу тебе печенье? Пытаешься меня уничтожить? А? Я тебе скажу, что ты делаешь — ты меня ни во что не ставишь. Как Патруль. Как мои друзья. Меня никто ни во что не ставит, хотя я спасаю мир — и это несправедливость, — стучит он кулаком по столу, а Рауль лишь продолжает молча на него смотреть и немного сдвигает голову вперед, медленно и спокойно — слушает. Гость знает, что он слушает. — Вот скажи мне, — продолжает он, загораясь, — что я сделал вам всем, всего лишь спасая мир? А? А?! Я сбиваюсь с ног, я делаю мир лучше, и что я вижу в качестве благодарности? Холодный кофе? Попытки выпроводить меня из квартиры в очередной раз? «У меня еще есть»?! — Вообще-то Гость шел не за этим, но рядом с Раулем как-то слишком хорошо получается орать на бессердечную суку судьбу, и его даже никто не перебивает. Он даже сам верит, какой он несчастный.
Рауль молча жует печеньку и даже изредка моргает, соглашаясь, что Гостя окружают мудаки и неблагодарные ублюдки.
— Ведь у меня действительно получилось. Ведь смотри, если бы не я, если бы не отмена кислотного дождя — где был бы Нео Версаль, а, а, я тебя спрашиваю? Где бы он был? Его бы просто не было. И его не было — а ты этого даже не помнишь, потому что тебя тоже не было, — распыляется Гость, выпивая уже третий стакан свой и второй — Рауля. Он слишком занят монологом, чтобы задумываться о таких мелочах. В его голове — вся история земли, в его руках — ее судьба. Он не может думать о мелочах вроде «из чьего стакана я пью». — Это не было. Тебя не было. Всех людей в Нео Версале не было. Потому что я ваш папочка. Я ваш чертов папочка, а мне кто-нибудь хотя бы говорит это? Нет, не то чтобы я хотел, чтобы меня все называли папочкой, — делает «пф-ф-ф» и машет перед грудью раскрытыми ладонями Гость, — но где хотя бы «спасибо»?
Рауль берет вторую печеньку.
— Знаешь, что я тебе скажу? Вы все — неблагодарные свиньи, — сообщает после пятого своего стакана Гость, подпирая щеку кулаком, — просто неблагодарные свиньи, и знаешь, именно таких свиней я спасаю. И буду продолжать спасать. Потому что, знаешь, может быть свиньи тоже должны жить. Не мне решать, кто должен жить, а кто нет. Я не могу просто сказать «вы все свиньи» и перестать вас спасать. И мне не нужен даже ярлык гуманиста для этого. Просто, может, это жизнь такая херовая штука, что делает всех свиньями, откуда нам знать?
Он смотрит на Рауля, а тот смотрит на печеньку, думая, что в этот раз она какая-то черствая. Эта проблема кажется ему более важной в данную секунду. Эта и «где черт носит чертового Дарио, который обещал вернуться вечность назад».
— И почему я с тобой вообще разговариваю? — спрашивает Гость, когда рубеж пройден и бутылка скоро кончится так же, как и предыдущая, а он лежит головой на сложенных на столе руках. Он не уверен, к которому Раулю обращается, потому что в его голове их уже двое. А у него на лице дурацкая улыбка, и он даже понимает, зачем и почему разговаривает с Раулем, но не может же он сказать вслух, что его просто жутко умиляет то, что он может приносить печеньки месье Мрачная Рожа и мистеру У Меня Нет Эмоций, а тот будет их с удовольствием их есть.
И слушать.
Ему нравится, что его не высмеивают, ему дают говорить, и он может с кем-то обсудить все, что происходит вокруг него, и этот кто-то — не непосредственный участник событий. В этом есть что-то успокаивающее.
Вообще в Рауле есть что-то успокаивающее.
Гость любит успокаивающие, надежные вещи в своей жизни. Наверное, потому что их слишком мало.
Когда он опускает голову на руки, Рауль понимает, что Гость не придет к нему еще как минимум месяц — он выговорился и готов к новым свершениями. Он снова сможет играть роль идиота-начальника с плохими шутками для своей команды, которая никогда не считала его ни идиотом, ни начальником.
Он хлопает Гостя по плечу, чтобы тот встал, и ведет его по коридорам в сторону лаборатории. Это тоже своего рода традиция, как и печеньки, которые тот тащит ему. Оставляя его на пороге лаборатории, он звонит в дверь, чтобы Анри смог его забрать, а сам идет обратно — искать Дарио. Потому что его, как и Гостя, окружают те самые неблагодарные свиньи, для которых он, конечно, не папочка, но ответственность все равно на нем. Он уважает Гостя за его мировоззрение — он готов взять ответственность за весь мир. Раулю хватает ответственности за одного.

Название: Время мечтать окончено
Автор: Татиана ака Тэн
Бета: Тёнка
Размер: миди, 4127 слов
Персонажи: Октавиус|(/)Капитан
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG
Краткое содержание: Октавиус сидит напротив Капитана в их прицепе и пьет чай с коньяком. Капитан, сидящий напротив него, пьет коньяк с чаем, и не то чтобы Октавиус его осуждал.
Примечание/Предупреждения: пре-четвертый сезон с персонажами из оного, спойлеры финала третьего сезона; все прошлое Октавиуса и Капитана на совести автора

Читать.

Октавиус сидит напротив Капитана в их прицепе и пьет чай с коньяком. Капитан, сидящий напротив него, пьет коньяк с чаем, и не то чтобы Октавиус его осуждал.

— Ты понимаешь, почему мне так важно взять власть в свои руки? — спрашивает он в который раз, и тот кивает, прихлебывая коньяк. От него несет алкоголем в любое время дня и ночи, и Октавиусу каждый раз кажется очень странным, что он вообще стоит на ногах. Возможно, думает Октавиус, Капитан таким родился — с запахом алкоголя изо рта и перегара вокруг.

Как бы то ни было, ему был бы противен Капитан даже в том случае, если бы он не пах так, словно ты пьянеешь от одного нахождения рядом.

Капитан кивает.

— Ты хочешь трахнуть Королеву, — говорит он. — Достойная цель.

Октавиус морщится, потому что это точно не… м-м, не единственная его цель во всей этой заварушке, но он объяснял это Капитану уже много раз и, наверное, больше не стоит и пытаться.

Он знает, что Капитан не настолько тупой, каким хочет казаться, но не понимает, почему тот держит маску даже сейчас. Конечно, они не друзья, и Октавиус презирает его так же, как он — Октавиуса, но такова придворная жизнь, он читал об этом в книгах из прошлого, еще когда не был при дворе. Ненавидеть друг друга, строить заговоры, надеяться на перевороты — это то, что делают будущие и настоящие Короли.

Иногда они умирают, когда их свергают, но это его не касается, потому что он даже не Король.

— И что ты собираешься делать? — спрашивает Капитан, делая очередной глоток из своей чашки. Чашка в его пальцах кажется слишком тонкой, нежной, хрупкой. В руках Капитана, думает Октавиус, любая вещь начинает казаться хрупкой, даже оружие. Это какая-то особенность Капитана — делать вещи хрупкими. Они не ломаются, но близки к этому.

Поэтому он отстранит Капитана от дел сразу же, как только завоюет трон. Потому что давать Капитану власть — чистое сумасшествие. Власть — вещь хрупкая и без вмешательства Капитана.

— Пока что не знаю, — признается Октавиус. — Но мне нужно завоевать внимание и сердце Клотильды, а она в мою сторону даже не смотрит.

Это бесит его больше всего, наверное. Что она даже не смотрит. Она выбрала его своим помощником, она выбрала его сама — вернее, ее погибший родитель и Баронесса, которая не помешала это сделать, — и теперь она даже не смотрит на него. Кто он еще, как не будущий Король, выбранный жених Ее Величества?

— У тебя не тот размер груди для этого, — гогочет Капитан и снова отпивает из своей маленькой чашечки.

Октавиус отмахивается. Что знает этот пьяница в девушках и что им надо? И с чего он постоянно шутит на эти дурацкие темы? Клотильда любит мужчин, это разумеется само собой — у нее могут увлечения из других вариантов, но она Королева — у королев такое бывает. Это любая книга скажет. Просто Клотильда хорошая, качественная, самая настоящая Королева, и он обязан стать ее мужем.

Он хочет власти, хочет изменить Нео Версаль, хочет, чтобы ему поклонялись и чтобы его заметили. Он хочет, чтобы об него перестали вытирать ноги все вокруг: начиная от Клотильды и заканчивая челядью во дворе и по улицам, когда он заходит на рынок, чтобы быть ближе к народу.

Да, он их не любит: они моются в два раза реже, чем он, они мелочны, они, в конце концов, его не любят и не хотят считать его ни выше себя, ни даже равным. И в этом их главное прегрешение, потому что он не выносит, когда его не признают. Он не может понять, почему его не любят — ведь он пытается быть к ним добрым, пытается быть справедливым и даже почти не кривится, когда разговаривает.

Если бы они знали, как он разговаривает с Капитаном — они бы оценили. Вместо этого они считают, что он их не любит и считает ниже себя.

После первых провалов Октавиус действительно их не любит.

— Мне нужен идеальный план, — говорит он Капитану, думая, что Капитан ему ни за что в плане не поможет, но раз уж они временно сотрудничают — то должны обсуждать такие вещи. — Хитрый план. Жесткий план. Умный план.

— Я знаю доктора, который может сделать тебе увеличение груди, — предлагает со всей серьезностью Капитан, и Октавиус скрежещет зубами, потому что это последнее, что похоже на идеальный план.

— Ты можешь серьезно? — зло спрашивает он и тут же затыкается, начиная сомневаться, стоит ли выдавать свое раздражение и нелюбовь к Капитану. Тот единственный его соратник, такими не разбрасываются. Кроме Капитана — тут больше никого нет, так что разбрасываться ему даже некем.

— Да, одна грудь не поможет, — соглашается с послушностью Капитан и мелко кивает. — Нужно идти дальше: смена пола.

Октавиус сглатывает и считает до десяти. Просто Капитан много выпил. Просто обсуждать план — не то же самое что его выполнять. Просто ему снова придется все делать самостоятельно. Это привычно, понятно и просто. Придумать идеальный план в одиночку и выдать его Капитану: тот лишь исполнитель, исполнитель Капитан — идеальный. И именно поэтому Октавиус его и привлек.

Ну, и потому что он единственный, кто согласился.

И единственный, кто вообще есть такого ранга при дворе, если не считать Баронессу, но рядом с Баронессой Октавиус чувствует себя идиотом, поэтому никогда бы не попытался заманить ее в свои ряды.

Считать до десяти не помогает, потому что тупая рожа Капитана никуда из поля зрения не девается. Он трет бакенбарды и вздыхает.

— Другие идеи? — спрашивает он, просто чтобы поддержать разговор. Он уверен, что вариантов больше не будет, и тогда они переведут тему на что-то другое, более нейтральное, а потом разойдутся, и он сможет заняться планом.

Он обязательно будет блестящим, стремительным и успешным.

— Выпить? — предлагает Капитан, подливая себе коньяку. Октавиус подвигает к нему ближе свою чашку. Пожалуй, разговаривать с этим персонажем ему придется на равных, иначе в разговоре не будет никакого смысла.

Он вряд ли будет, если они оба будут пьяны, но так хотя бы он не будет страдать.

Или будет.

Октавиус вспоминает, что было в прошлый раз, когда они с Капитаном так сидели. Кажется, он зарекался с ним пить. И вообще иметь общие дела.

— Давай подумаем, — продолжает Капитан тем временем, когда заканчивается бутылка и Октавиус лежит на столе головой, подложив под щеку сложенные руки. — Ты можешь предложить ей какую-то выгоду. Чтобы она захотела стать твоей женой.

— О, безусловно, это идеальный план, — тянет Октавиус, которого с каждым глотком все бесит сильнее, и теперь скрывать это он даже не собирается. — Бесподобный. Столько деталей. Я сразу вижу, как Клотильда становится моей.

— Или, — продолжает невозмутимо Капитан, — Ты можешь начать ее шантажировать. Шантажировать тоже по правилам.

— В этой игре нет правил, — говорит Октавиус. Он помнит это из книг. Это придворные игры — тут нет правил. По крайней мере, применимых к их ситуации. Разве что не запускать в город зомби, но на это он и не пойдет сам. Он слишком их боится, чтобы даже думать о них. Он боится даже бродяг, которые живут в городе, что говорить о таких же бродягах, только мертвых.

— Есть. В любой игре есть правила, — не соглашается Капитан, и Октавиус удивляется, откуда у того начали появляться философские мысли в голове. Возможно, просто он, Октавиус, дошел уже до его уровня восприятия, и на самом деле Капитан говорит какую-то ересь, и он с ней спорит.

— Жизнь — не игра, — высказывает Октавиус собственную философскую мысль.

— Придворная жизнь — не жизнь, — отвечает Капитан, и вот это уже кажется Октавиусу чем-то, заслуживающим внимание.

— А что это?

Капитан не отвечает и снова подливает обоим коньяку из новой бутылки, которые хранятся у него в таком невероятном количестве, что лучше не спрашивать, откуда он их берет.

Октавиус согласен с этой мыслью. Это не жизнь. То, как они живут — нельзя назвать жизнью. В его сердце давно расположилась острая ненависть ко всему, что его окружает, и сменить обстановку он не сможет, пожалуй, до своей смерти, так что самое лучшее, что он может предложить себе как альтернативу, — это сменить свое положение в той обстановке, в которой живет. В этом есть своя логика, и Октавиус эту логику любит.

Капитан вздыхает и смотрит в окно, хотя за ним никогда ничего не меняется. Что может смениться за окном придворного прицепа, если на двор заходят только слуги, которых можно пересчитать по пальцам, да иногда куда-то убегает Клотильда, вынужденная любовь его жизни.

Он не то чтобы любит Клотильду — он ее ненавидит. Ненавидит до дрожи и мокрых снов, ненавидит с первого раза, как она ему отказала, засмеявшись и даже не восприняв его предложение всерьез. А ведь тогда он просто предлагал ей вместе пройти прогуляться.

Клотильда была напоминанием о его ничтожности, напоминанием, что ему отказывают, отказывают во всем, что он лишен всего, чего он хочет, и его снедает это каждый день, каждую ночь, каждую секунду.

Он ненавидит Клотильду жгучей, кипящей ненавистью большую часть времени. Иногда это проходит, и он вспоминает, что было время — недолго — когда Клотильда ему нравилась, и тогда ненависть опускается до уровня пузырьков в его теле, игристых как шампанское, которое он тоже ненавидит.

Капитан сидит напротив него, и Октавиусу кажется, что его он ненавидит не меньше, чем Клотильду. Он всех тут ненавидит, то Капитан и Клотильда — это особенный случай. У них даже имена начинаются на одну букву — а это что-то значит. По крайней мере, это точно что-то значит, когда ты пьян, несчастен и можешь общаться лишь с самым круглым идиотом всего двора.

Октавиусу кажется, что ненависть в нем пенится и переливается через край, хотя это всего лишь коньяк, который хочет выплеснуться из него наружу. Коньяку не привыкать, Октавиусу — тоже.

— Она не посмотрит даже на тебя, — обнадеживает его Капитан. — Ты для нее — слизняк, никто, пустое место.

Это самое большое количество слов и определений, которое слышал у него Октавиус, и ему становится тошно, потому что когда чужое красноречие просыпается лишь от того, чтобы сказать какой ты ничтожный слизняк — это не то, чего он ожидал от этой жизни.

Не то чтобы он вообще что-то ожидал от этой жизни, если подумать, его даже не спрашивали, хочет ли он в этой жизни появиться.

Капитан качает головой и рыгает, и он настолько мерзок в этот момент, что Октавиус резко встает, пытаясь выйти, но может сделать только шаг, а потом упасть на сидение уже рядом с Капитаном. Тот смотрит на него удивленно, но молчит, потому что кто он такой, чтобы комментировать его ошибки.

— Я живу дольше тебя, — говорит Капитан, — я знаю жизнь.

Октавиус смотрит на него и горько усмехается, зная, что Капитан — никто. Его максимум — стать Капитаном стражи, и больше ему в этой жизни ничего не надо, ни должностей, ни власти, ни славы, ни даже любви.

Октавиусу все это нужно. Особенно власть и любовь. Он бы, может, и обошелся без власти, остановившись на любви, но он трезво оценивает свои способности и силы — власть получить как-то проще.

— Да что ты знаешь, — отвечает Октавиус, как будто этот спор к чему-то приведет. — Зачем тебе вообще эта жизнь, чтобы жить ее так?

— А что еще ты от нее хочешь?

Октавиусу мерзко, он не хочет отвечать на этот вопрос. Что он хочет от жизни? Он хочет, чтобы ему поклонялись. Он хочет, чтобы он что-то значил. Он хочет, чтобы он мог просыпаться в месте, в котором ему нравится.

Он хочет не ненавидеть себя и свою жизнь, и то, что происходит вокруг, никак не входит в это определение жизни и того, что он от нее хочет.

Но он не будет, ни за что не будет говорить об этом Капитану, потому что тому ведь действительно ничего не надо, этому старому пьянице. Он действительно старше Октавиуса раза в два, он действительно при дворе столько, что видел, как умирала бабка Клотильды. Он, кажется, лично убивал ее мать, когда была попытка прошлого переворота. Как ему сошло это с рук — Октавиус не уверен, но это лишь подкрепляет его уверенность в том, что во время переворотов многое сходит с рук, главное — делать это молча и потом делать вид, что это не ты.

У Капитана это получается идеально.

Он слишком тупой и, кажется, преданный, чтобы его могли заподозрить.

Он не может быть тем, кто задумал переворот, революции, да просто какой-то прием — его маленькому мозгу это не под силам.

Поэтому он прибивается к таким, как он, Октавиус, и служит им исполнителем.

— Я хочу трон, — говорит он Капитану, чтобы заполнить тишину, — трон — отличное дополнение к хорошей жизни.

— Чтобы тебя свергли так же, как предыдущего?

Октавиус ненавидит такие вопросы. Они разжигают в нем сомнения, раздувают пламя на этом маленьком костерке сомнений, потому что он старается не замечать несоответствия. Откуда взяться его преданным подданным, если они его ненавидят? Откуда взяться любви народа, если он их презирает? Откуда ему быть уверенным, что, если переворот произойдет, то за ним не последует еще один, но уже в его честь?

Ответ прост — он не знает.

— Я буду достаточно хитрым, чтобы не свергли.

— Так же, как ты достаточно хитер сейчас?

Капитан спрашивает его серьезно, и Октавиус проваливается в мир сомнений еще глубже. Возможно, дело в коньяке и запахе коньяка, который окружает Капитана.

Капитан сейчас был серьезен или издевался? Неужели Капитан может издеваться? Неужели Капитан может быть серьезным?

На эти вопросы он не может ответить даже трезвым, что уж говорить о его состоянии сейчас. Он думает, что Капитан, возможно, не так прост, как кажется, но эта мысль его пугает, так что он ее отметает. Капитан не может быть умнее, чем он есть.

Это не по правилам.

Он всматривается в тупое лицо Капитана с его свинячьими глазками, он думает, что если бы за этим лицом скрывался великий разум, он бы обязательно заметил. Ум пропустить сложно, ум выражается в речи, во взгляде, во всем.

Ум выражается в том, что ты делаешь. Что ты думаешь. Что говоришь. Что — и сколько.

Капитан молчит только об их планах, и это выражает если не ум, то сообразительность. Иначе он просто не смог бы выжить при дворе столько времени. Не при Клотильде — при Клотильде выжить очень просто. Клотильда не смотрит на то, что ты делаешь, кто ты такой, какую чушь ты несешь. При Клотильде можно обсуждать заговор против нее же, и она этого не поймет.

Именно за это Октавиус ее любит: она идеальная кандидатура, чтобы стать марионеткой в его руках. Послушной, болтливой, строптивой, но марионеткой. Он не питает иллюзий — он знает, что каждое важное решение будет приниматься с боем, что народ нужно будет приучить к тому, что все приказы высказывает именно Клотильда, этим своим говорком, от которого его тошнит. Его тошнит от Клотильды всей, целиком. От этих ее нарядом, от этого ее парфюма, от ее смеха умалишенной дурочки, от всего, что так нравится всем остальным.

Клотильда — идеальная Королева.

Идеальная ширма для его планов.

Октавиус пока что не думал, что он будет делать, когда трон станет его — кроме того, чтобы на нем сидеть, разумеется, но в этом есть своя прелесть. Он успокаивает себя тем, что у него будет еще время, потому что любые реформы невозможно начать раньше, чем народ ему поверит. Прежде, чем начнет считать своим Отцом, Королем, Его Величеством.

Это необходимое условие, он знает точно. Он читал.

Иначе его свергнут, а ему не очень-то хочется быть убитым.

Октавиус думает, что если бы Клотильда не была бы Королевой, он бы обязательно попытался пристать к ней снова. Погулять. Поцеловать. Возможно, содрать с нее эти чертовы ванильные тряпки и разорвать как бы случайно все оборки.

Вместо этого он провожает ее взглядом каждый день и улыбается, когда с ней говорит, целуя ручку, как только того требует этикет.

Его тошнит от ее ручки. От нее пахнет какими-то кремами и парфюмом, и это настолько непривычный и неприятный для его нюха запах, что Октавиусу каждый раз кажется, что его сейчас стошнит, прямо на эту белую маленькую ручку.

Его не тошнит.

— Знаешь, я подумал, — говорит Капитан задумчиво, и Октавиус поднимает на него мутный взгляд.

— Не смеши меня.

— Но я еще не закончил мысль, — удивленно сообщает ему Капитан, и только потом до него доходит смысл комментария. Он щурит взгляд и стряхивает Октавиуса со своего плеча. Тот возвращает щеку на место сразу же, как Капитан это делает.

— Я подумал, — упрямо продолжает Капитан, — что сейчас нам бесполезно устраивать переворот.

— Почему? — спрашивает Октавиус, протягивая руку к маленькой чашечке в руке Капитана. Тот безропотно отдает, чтобы коньяк полился в будущего короля.

— Сейчас Клотильду не очень-то любят, — говорит Капитан. — Но она надежна. Она дочка любимого короля, а предыдущий регент — был той еще мразью. Так что сейчас бессмысленно поднимать народ против нее. Он не пойдет против нее. Для этого нужны серьезные изменения. Нужно, чтобы что-то изменило мнение людей.

Октавиус думает, что, возможно, он уже спит, и ему чудится, что Капитан раскрыл рот. В его словах есть зерно правды.

Клотильда — не самая успешная медиа-персона, да и как политический деятель — ничто. Баронессу любят сильнее ее, что уж тут говорить.

Он даже не может тешить себя надеждой, что его будут любить сильнее. Он будет тем, кто сверг не хороший, но не самый плохой вариант правителя, и именно он, пусть свергать за него будет Капитан и другие, именно он будет назван толпой безмозглых идиотов тем, кто это совершил.

Толпа, безусловно, будет права.

И его передергивает от мысли, как его растерзают людские массы.

Это не то, что он хочет для своего будущего. В словах Капитана, бесспорно, есть своя логика.

— И что же ты предлагаешь? — спрашивает он Капитана, не веря, что спрашивает совета именно у него. Свинячьи глазки смотрят на него снисходительно. Октавиуса это бесит.

— Ждать.

Это Октавиуса тоже бесит.

— А мы что, по-твоему, делаем? — шипит он, кривя лицо, потому что Капитану удалось попасть по больной мозоли. Он отодвигается, пытаясь заглянуть прямиком в глазки Капитана, прочитать там то, зачем же тот сказал эту… это… эту мерзость.

Ответ Капитана бьет его наотмашь, уничтожая половину выпитого в желудке.

— Мы мечтаем.

Октавиус теряет речь, и пыл, и способность связно мыслить. Он не понимает, почему Капитан это говорит, но чувствует, что тот прав. Они не предпринимают ничего, они лишь день за днем обсуждают то, что будет, если они свергнут Клотильду. Ну, или женят Клотильду на нем, что, по сути, едино.

Хотя почему он думает, что они ее свергнут, если он хочет стать ее мужем? Кажется, разговор начинался с этого.

Октавиус не уверен. У него болит голова и его тошнит.

— Неправда, — говорит он, сжимая кулак.

Капитан просто над ним смеется.

Вставать, чтобы демонстративно отсесть, он не решается. Ноги вряд ли его держат.

— Ты знаешь, — говорит Капитан, а потом смеется, и его смех напоминает Октавиусу то ли хрюканье, то ли раскаты грома. Он не знает. Он не хочет знать. Если не случится чудо, он никогда не станет мужем Клотильды.

— Чуда не случится, — говорит Капитан, и Октавиус пытается заехать ему по голове чашечкой. Руку немедленно перехватывают, и Октавиус повисает, понимая, что именно так с ним поступит Защитник Клотильды, попробуй он сделать с ней что-то.

Он не воин. Капитан не пойдет против Клотильды напролом. А, стоп, он же хотел сделать ее своей женой?

Сейчас ему очень не хватает чая с коньяком. Или коньяка с чаем.

— Сделай чай, — просит он Капитана, и его бесит, как звучит его голос.

— Ты мешаешь пройти.

— Ну и ладно.

— И я не твой слуга.

Октавиус искоса на него смотрит, мечтая, чтобы на глазах у него были лазеры. Вот он берет и сжигает Капитана. И этот прицеп. И эту стену, и этот народ, и эту планету, на которой больше невозможно жить.

Он думает о том, что было бы, если бы он мог жить в другом времени. Прошлое подойдет. Можно даже не расцвет этого мира, зачем ему расцвет.

Он читал, что век девятнадцатый идеально похож условиями на их реальность, только там не так грязно, а еще не ходят зомби.

Когда он был ребенком, среди детей ходили слухи и истории, что когда-то зомби не было. Он не верил, потому что мир без зомби казался ему неправильным. Что это за мир такой, в котором тебя не могу съесть или заразить просто потому, что ты попался на пути?

Как люди выживали, если они не выучивали с пеленок, что нужно быть изворотливыми и хитрыми, если уж с силой не задалось?

Не могут же эти качества быть — просто так.

Октавиус не верит. Октавиус готов винить в этом кого угодно, но не смириться, что мерзкими людей делают сами люди, а не внешние обстоятельства.

Поэтому виноват апокалипсис, который наступил как-то незаметно, когда все прозевали, и забыл предупредить, что вот он — живите. Просто вы сами тут очутились.

Октавиус ненавидит этот мир, и его людей, и его прошлое, и людей прошлого — тоже ненавидит. Потому что именно они допустили, что он стал таким.

— Почему ты стал Капитаном стражи? — спрашивает Октавиус, когда ему надоедает звук дыхания. Самое время начать задавать личные вопросы.

— Потому что тут есть доступ к выпивке. И постель помягче, чем в нижнем городе.

Это самый тупой ответ, который Октавиус когда-либо слышал, и ему обидно: он не ожидал, что Капитана привело в службу что-то возвышенное — желание денег, власти, славы, — но выпивка и постель — это как-то совсем приземленно и просто.

— И постель так важна?

— Попробуй поспать вообще без нее.

Октавиус пытается и признает, что без нее как-то не очень. Но все равно — не это же главное. Наверное, ему просто трудно понять, если он без постели никогда не оставался.

— Почему никто не знает твоего имени? — задает он следующий вопрос, и теперь он уверен, что немного вывел Капитана из равновесия.

Ему это нравится, потому что до этого Капитан вывел из равновесия его — и это хоть какая-то, но месть. Он надеется, по крайней мере, что Капитан оценит, что это месть. Точно так же он надеется, что Клотильда оценит, когда он добьется того и станет ее мужем. Или свергнет его. В этом есть что-то успокаивающее. В один прекрасный день он просто сделает мир удобным для себя, потому что иначе, он уверен, он просто умрет.

Почему-то ему кажется, что он скорее умрет, чем сделает мир удобным и приятным, но думать об этом слишком больно и сложно, поэтому он выкидывает эти мысли куда подальше.

— Людям не нужно мое имя, — говорит Капитан, и Октавиусу почему-то кажется, что тот сказал «я его не помню». Возможно, он имел это в виду.

— А что им нужно?

Это сейчас очень важный вопрос. Он же будущий правитель. Он должен знать, что нужно людям, чем они живут.

— Знать, что я сильнее, — отвечает Капитан ему как ребенку, и Октавиус и чувствует себя как ребенок, потому что ему снова говорят ту непреложную истину, которую он и так знает. За это он ненавидел своего гувернера и родителей — до того, как их съели зомби, разумеется.

Октавиус вздыхает и кладет голову Капитану на плечо. Почему он это делает и делает постоянно, когда они вот так вот сидят в тишине прицепа, он не знает, но Капитан не против, а ему кажется, что точно так же они будут сидеть с Клотильдой, только уже Клотильда будет держать голову у него на плече и чувствовать себя защищенной.

Правда, умным в паре все равно будет себя чувствовать именно он. Потому что и Клотильда, и Капитан умом не отличаются. Это точно влияние буквы «К». Надо будет подумать об этом и никогда не брать на службу никого, чье имя начинает на букву «К». И фамилия тоже. И даже должность. Нужно будет переименовать название должности, осеняет Октавиуса, и он даже хочет записать эту мысль, но она слишком быстро от него ускользает.

— Как тебя зовут? — спрашивает он Капитана, как будто тот ответит, и ему снова кажется, уже в своем вопросе «я не помню». Это настолько естественно, что никто не знает, как зовут Капитана, что мир может разрушиться просто от того, что тот скажет.

Тот говорит, но включается радио, о котором все давно забыли. Они слышат непонятные помехи, и Капитан ухмыляется, как будто он на это и рассчитывает. Из приемника кроме шипения доносится что-то, очень похожее на «Люди земли», и Октавиус думает, что это худшее начало, которое он только слышал. Он бы никогда не начал свое обращение как «Люди земли». Нужно будет начать писать будущие речи, думает он.

Из приемника с ними разговаривает какой-то мужик, и Октавиус узнает, кто это, только в середине речи: Жозеф… Фамилию они не назвали. Наверняка она начинается на «К». Жозеф говорит о чем-то, что не доступно пониманию Октавиуса.

Голос Жозефа говорит об анархии, о том, что она окончена, о том, что впереди их ждут лишь мирные годы, и Октавиус не может понять, о чем он, и где этот Жозеф вообще находится. Может, Земля — это какое-то поселение рядом с Нео Версалем? Он не уверен. Он никогда не был особенно силен в географии.

Потом он думает, что это какая-то постановка, потому что он слышал, что когда-то их не только ставили, но и записывали, а потом давали слушать. Потому что людей слишком много, и у них явно есть какая-то предыстория. И Октавиус думает, что он был бы не прочь послушать и начало.

«Потому что это не единственный мир», — говорит приемник, и Октавиус видит, как кривится Капитан. «В начале двадцатого века реальность разделилась на две ветки, и именно тот мир, в котором мы живем, неправильный. Реальность, настоящая реальность, она где-то еще».

Октавиус думает, что это слишком фантастично, но это бы объяснило все, о чем он думал до этого. Возможно, думает Октавиус, если этот мир действительно существует, то Октавиусу бы лучше жить в том, лучшем мире.

«Что?» спрашивает приемник другим голосом, и Октавиус надеется, что это все-таки не постановка.

«Существует другая вселенная, в котором мир не погряз в анархии, мир, в котором нет эпидемии зомби, и мир, в котором человечество делает научные открытия, не уничтожает при этом все человечество. В этом мире люди не живут под землей, они покоряют звезды».

Дальше Октавиус слушать боится, потому что он понятия не имеет, что такое «солнечная система», которую покоряет человечество, и где именно она строит свои колонии, но голос звучит настолько проникновенно, ему настолько хочется верить, что у Октавиуса захватывает дыхание.

Когда речь прекращается, они сидят в молчании, и Капитан что-то бормочет про себя, а потом говорит, разрывая тишину.

— Время мечтать окончено.