20.10.2017 в 21:09

Пишет  Catherine Nightingale:

/кричит чайкой, обмахивается платочком, плачет до истерики/

19.10.2017 в 20:40

Пишет  Ingrid Liselotte:

Сделано с подачи tumblr-избранного, которое вовсю шиппит Симм/13.
Ткните, если есть ошибки в инглише.

@темы: Доктор Кто, Ньюскул, Джон Симм, Мысли вслух, Доктор/Мастер

---

@темы: Французская опера про немецких пидорасов, право слово, в их век краснеют все без разбора

---

Я нашел еще одну идеальную песню для Тонио из нормалверса. Лежу плачу.
Она парой к "Гвоздю". Все знают "Гвоздь".

Текст. Павел Фахртдинов — На окна

Между томов историй,
Стен, потолка, паркета,
Господи, в этом доме
Нет твоего портрета.

Шляпок гвоздиных ржавь лишь,
Каждый на совесть вогнан
Если не возражаешь,
Я помолюсь на окна

Господи, в этом дыме
Ищешь любовь все реже
Если не нужен ты мне,
Я-то Тебе зачем же?

Мудростью не отмечен,
Грязен, одежда мнется,
И ни одна из женщин
Больше не обернется

Как на этапе ссыльный,
Ряженый в ложь чудила
Даже пока на сына
Сил еще не хватило

Так и живешь-гадаешь -
Толст, неуклюж, простужен -
Если не покидаешь,
Значит, зачем-то нужен

В блохах кобель облезлый,
В собственном разгильдяйстве,
Может, и я полезным
Буду в твоем хозяйстве?

Кончи ты эту муку
Иль замени другою.
Если не дашь мне руку,
Так хоть помани рукою.

Хоть из-под пива тарой,
Хоть для кота подстилкой,
Даже ботинком старым,
Даже гвоздем в ботинке,

Просто одной из скрепок,
Листья судьбы держащей,
Я еще ох как крепок!
Только прошу нижайше:

Делишь Ты или множишь,
Муча костяшки счетов,
Если, конечно, можешь,
Боже, не будь расчетлив.

Если в твоей корзине
Что-то еще осталось -
Господи, дай мне силы;
Господи, дай мне слабость.

Между томов историй,
Нет твоего портрета
Если не возражаешь,
Я помолюсь на окна



Прослушать или скачать - бесплатно на Простоплеер

@темы: Французская опера про немецких пидорасов, право слово, в их век краснеют все без разбора, Мысли вслух

---

Возможно, я нашел второй идеальный фанкаст на Бетховена.

@темы: Французская опера про немецких пидорасов, право слово, в их век краснеют все без разбора, Мысли вслух

---

это то видео которое обязано быть потому что обязано

@темы: Французская опера про немецких пидорасов, право слово, в их век краснеют все без разбора, Мысли вслух

---

я только что разрыдался на работе и вы должны

@темы: JCS, Французская опера про немецких пидорасов, право слово, в их век краснеют все без разбора, Мысли вслух, Я

---

@темы: Французская опера про немецких пидорасов, право слово, в их век краснеют все без разбора, Мысли вслух

---

у меня много что есть сказать по этому поводу
но тонио
как ты заебался тонио
выключи это хотя бы в клипах а


контекст зачем контекст

@темы: Французская опера про немецких пидорасов, право слово, в их век краснеют все без разбора, Мысли вслух

---

я хожу который день и я все. в с е.

тысяча и один драббл в моей голове.

@темы: Французская опера про немецких пидорасов, право слово, в их век краснеют все без разбора

---

Крч, чтобы вы не думали, что наша жизнь состоит только из Моцарта (вранье), краткая сводка такая:

— Ноутбук теперь заряжается только если разъем и питание подключено строго определенным образом и строго же определенным образом залеплено скотчем, чтобы именно под таким сука углом и таким углом нажима сука;

— В квартире умер холодильник, мы заметили его умирание на последних предсмертных хрипах, прожили так неделю, а потом отказала и морозилка, и крч так жить нельзя, так что словив пару брейкдаунов мы вызвали сегодня мистера колда, который должен был нам холодильник либо починить, либо перекрестить и сказать, что он мертв джим

в итоге горел мистер колд, горел холодильник, горела квартира.

сигнализация даже не подумала включиться.

Теныч
Но эти охуительные разговоры

Але Степ? Степ слушай у меня тут холодильник — да холодильник говорю — да не обращай внимания на шум у меня рукав горит — так вот он чо-то вырубается...

Тэн
Б л я
Как
Я мог
Пропустить

Теныч
К р е щ е н и е о г н е м
Только этим летом
Только на кухнях парнаса

— Я в это время сидел в поликлинике и пытался не паниковать. В поликлинику брать больничный меня отправила начальница. И угадайте что. Мне его не дали. Мне. Его. Не дали. М-м-м, вы говорите, что у вас два месяца небольшая температура и периодически дни, в которые она под 38? Насморк? Кашель? Горло больное и хронь обнулилась и пошла в обострение как в горле, так и в крови? Вы падаете периодически в обмороки?

«А от меня-то вы что хотите?»

Зато мне дистонию поставили, я в карточке подсмотрел :ok:

— Еще у нас выпало окно в лоджии, и мы до сих пор не убрали все стекло, и даже жалобу все еще не написали застройщикам, и вообще, холодильник вот начал умирать месяц назад, сегодня мы начали с ним что-то делать, всему свое время. Но весь пол лоджии. Весь единорог. В ебаном стекле. В ебаном стекле, карл.

— Чайник Боб тоже постепенно нас предает, кстати. Чтобы вы не думали, что это вся техника, которая у нас умирает. Он предает нас. Он покидает нас. Скоро настанет его час.

— Папа Леопольд Моцарт фаворит этого месяца.

@темы: Жизненное, Мысли вслух

---

я крч пытаюсь понять как дышать а вы припадайте припадайте

@темы: Французская опера про немецких пидорасов, право слово, в их век краснеют все без разбора, Мысли вслух

---

я просто оставлю это здесь.

что он делает с волосами.

что он делает телом.

з а ч е м

@темы: Французская опера про немецких пидорасов, Мысли вслух

---

@темы: Мысли вслух, Ссылки

---

Чтобы вы не думали, что Моцарт закончился и помутнение прошло.

Знакомьтесь: Терезия. Розовая тафта. Влюбленность до конца жизни.

Увеличение по клику, прнс Теныч.

@темы: Французская опера про немецких пидорасов, право слово, в их век краснеют все без разбора, Мысли вслух

---

10.05.2014 в 23:18

Пишет  Тёнка:

current mood:

@темы: Французская опера про немецких пидорасов, право слово, в их век краснеют все без разбора

---

я отказываюсь комментировать то что происходит

21.06.2017 в 23:39

Пишет  Тёнка:

Тут должна была быть цитата, но я не смог выбрать. Поэтому будет выражающий мысль стикер.


Cкачать Балаган Лимитед Чё те надо бесплатно на pleer.com

@темы: Французская опера про немецких пидорасов, право слово, в их век краснеют все без разбора, Мысли вслух

---

Виноват во всем Теныч, естественно. Это мой ответ на "Уроки немецкого", потому что гори все синим пламенем, Иосиф заслуживает любви. Stay тоже сыграло свою роль, спасибо милому юзеру с тмблр за счастливое утро и желание написать что-то на заданную тему. В Stay вините тоже Теныча, потому что он виноват кругом.

Фандом: догадайтесь Вена 18 века, немного Mozart l'Opera Rock, но давайте будем честны, там от нее осталось что осталось.
Пейринг: Антонио Сальери/Иосиф II, император Священной Римской Империи.
Рейтинг: PG-13
Историческая справка: В конце 1779 году Сальери задержался в Италии, оставшись писать там оперу для сестры Иосифа II, императора Священной Римской Империи. Письмо, которое он написал императору, чтобы его предупредить, тот не получил, потому что Розенберг смог его потерять. Поэтому, когда в изначально установленные сроки Сальери не появился в Вене, а сестрица написала Иосифу записку, что тот остался у нее, Иосиф понял это буквально. И Очень. Обиделся.

Сальери пришлось срочно возвращаться из Италии в Вену, как только он получил письмо "и оставайтесь же там навсегда, мне все равно", чтобы заверять императора в своей вечной преданности.

Исторические факты иногда слишком исторические.

Чуть более полутора косаря слов, не вычитано, потому что зачем.

Сальери сидел у дверей в покои императора уже часа три, и, казалось, сидеть ему предстояло там еще весьма долго. Вначале Антонио метался у дверей, мешая слугам и страже, которая стояла по две стороны от двери, словно бы выставленная специально из особо суровых парней: Сальери знал всех, кто допускался до покоев императора, а часть советовал и вовсе он сам — не то, чтобы императору были нужны его советы, но он задавал вопросы, и Антонио приходилось на них отвечать, хотел он того или нет.

Сейчас два стража императорских покоев — Франц и Сильвио, которому не повезло с именем, зато повезло с родословной — следили краем глаза за тем, как Антонио расположился на полу рядом с одним из них и откинул голову, с которой уже снял слишком жаркий для такого коридора и этого вечера парик.

В руках у него было письмо от Иосифа, замятое, заломанное в тех местах, где особенно усердно его крутил Сальери. Письмо, написанное рукой Розенберга, письмо, в котором читалось больше раздражения самого Розенберга: etc, etc. etc...

Если Его Величество изволит изводить Сальери — пусть так. Вероятно, он заслужил. Вероятно, он заслужил сейчас метаться, ехать из самой Италии, крутить письмо в руках, слышать, ощущать раздражение Розенберга через письмо и гнев Его Величества, постигать его своей душой прямо сейчас, сидя недвижно у дверей в покои, доступ к которым для него был закрыт.

Его Величество не были готовы его принимать.

Его Величество могли готовиться его принимать столько, сколько Его Величеству вздумается, думал Сальери, а потом сам раздражался, а потом махал рукой: пусть его, пусть, он подождет. Его сердце колотилось, стоило подумать, что Иосиф мог подумать...

Да как можно? Что же, Его Величество изволили сойти с ума за то время, что его не было? Вспыльчивая натура, нервная натура — наверняка за это время он слишком много работал, или же поругался снова с матушкой императрицей, или...

Сальери вздохнул и откинул голову на стену позади себя. Ждать наверняка ему придется еще весьма долго, так что можно было устраиваться удобно и унимать — стараться — колотящееся сердце. Ведь что если — Его Величество не шутили? Его Величество имели свойство принимать глупые решения, и его счастье — что не в политике.

* * *

Пустили его совсем в ночь, когда в коридоре зажгли давно все свечи, когда Сальери почти заснул — он задремывал несколько раз, почти сползая то к ноге Сильвио, то прямиком на холодный пол, и Сильвио тогда аккуратно тыкал его носком ботинка, и Антонио вздрагивал, садился, продирал глаза, поправлял ленту в волосах, смотрел сонно на парик на коленях и думал, что, возможно, стоит его вернуть на голову, а потом снова на письмо в своих руках, и сердце снова сжималось в волнении. Да как можно!

Потом он выкраивал из одного из карманов конфету, клал на язык, мучительно пытаясь успокоится, предлагал конфет Сильвио и Францу, на что те закономерно отказывали ему, и продолжал сидеть так до тех пор, пока Антонио не задремывал снова.

Когда он заснул в очередной раз: теперь уже почти что по-настоящему, потому что была уже ночь, добрых половина по полуночи, а ехал он весь день, всю ночь до этого — лишь бы вернуться быстрее во дворец, оказаться у императора, понять, насколько тот плох — именно тогда дверь открылась и из-за нее выглянул не менее сонный Иосиф.

Сильвио снова ткнул его носком ботинка, сохраняя независимое выражение на лице, словно он был лишь мебелью, на которую не стоило обращать внимание никому: ни Сальери, ни Иосифу.

Иосиф посмотрел на Сальери. Сальери вскочил, принимаясь отряхиваться, снова посмотрел на парик в своих руках, на письмо, поклонился порывисто, оставив их в руках и не думая о том, чтобы встретить Иосифа по этикету. Его и так застали на полу, какой уж тут этикет!

— Я готов вас принять, — сказал ему Иосиф, и Антонио снова кивнул порывисто, поклонился, просочился вслед за Его Величеством в спальню, пока взгляд Сильвио с Францем как бы говорили: они хлопают его по плечу сочувственно, крепись, брат.

* * *

У Иосифа были зареванные опухшие глаза, красные, с выделяющимися красными прожилками. У Иосифа была печать подушки на щеке, которая еще не успела сойти, и у Антонио защемило сердце. Спать больше не хотелось точно.

Дверь закрыли, Иосиф прошел на середину комнаты, задумчиво, едва касаясь пола. Мятая одежда — заснул прямо в ней?

— Зачем вы здесь, — слабо произнес Иосиф, не глядя на него, и Сальери, не думая долго и сжимая в пальцах письмо так, что то согнулось пополам, решительно опустился на колени, припадая к руке Его Величества.

Тот отнял руку — потом вернул, но на том и оставил. Пусть его, подумал Сальери с ожесточенной нежностью человека, который проделал путь прямиком из Италии и ждал весь день под дверьми, ожидая, когда Его Величество будут готовы принять.

— Иосиф, как ты смел подумать, что я останусь… — начал Сальери, вскидывая голову, но Иосиф отнял руку, отошел, и Антонио остался там, где был. На коленях, следя за ним пристальным взглядом.

Иосиф поднял руку, раздраженно, и Антонио медленно поднялся с колен, задрал выше подбородок и заложил руки за спину. Хорошо. Хорошо.

— Ваше Величество, — начал он напыщенно, словно ему снова было шестнадцать, а Иосиф казался недосягаемо сложным, взрослым, Его Величеством с заглавных букв, отчего юный Тонио дрожал и хотел плакать, просто от волнения. Сейчас ему тоже хотелось плакать — все еще от волнения. — Ваше Величество, неужели вы смели подумать!..

Он шагнул к Иосифу, чувствуя, как дрожит в горле сердце, как клокочет волнение с раздражением, со смирением, что Его Величество — именно Иосиф, вот такой, с заплаканными, зареванными глазами, нежный, высокий, с приятным голосом и холодным профилем на фоне света из окна.

— Ты оставил меня, Антонио, — произнес тихо Иосиф, и Сальери, не в силах выразить словами, сжал его ладони, ловя их своими.

— Я вернулся так быстро, как смог, узнав, что Его Величество…

В этот раз Иосиф отнял руку, чтобы снова сделать этот жест ладонью, теперь только с обратным смыслом. Мол, какое Ваше Величество…

Сальери сбился с мысли, глядя темными глазами на Иосифа. Для него тот сейчас представлял скорее контур человека, чем человека самого, освещенный из окна лишь блеклым светлым ореолом. Его собственное лицо — бледное, решительное, — хорошо было видно императору.

— Вы должны были получить мое письмо, — заговорил Сальери снова, голос прервался. Он не репетировал речь, ему в голову не пришло, что ее нужно репетировать. Иосиф не любил, да и что там репетировать — все было понятно и так, он здесь, во дворце, с чего бы репетировать речь, если… — Ты должен был получить мое письмо, и — даже если не получил! — Голос снова прервался, и Сальери снова опустился на колени, целуя императору руку.

Как ты мог подумать, что я уеду, говорил поцелуй. Как ты мог подумать, что я тебя оставлю, говорил поцелуй. Как ты смел подумать, что я не скажу об этом, даже если бы собирался куда-то. Как ты смел решить такую глупость.

— И как тебе понравилось у моей сестрицы? — насмешливо произнес Иосиф, не отнимая в этот раз ладоней и глядя на Сальери.

— Я бросил ради тебя постановку оперы.

Иосиф залился слабым смехом и потянул ладони вверх, поднимая вместе Антонио. Потянул его к окну, встал так — чтобы было видно его лицо, а не пятно темноты. Антонио бы зажег свечи, свечу — хотя бы одну, но не сейчас, когда ему предстояло вымаливать прощение, хозяйничать в императорских покоях как в своих.

Антонио снова поцеловал ладонь императора, следя за его реакцией. Иосиф молчал. Иосиф говорил всем собой: ты оставил меня. Ты меня бросил. Тебе придется просить прощения за мои страдания. Мои заплаканные глаза говорят тебе — ты виноват, а теперь — радуйся тому, что я позволил тебе войти и увидеть меня.

С тонкой улыбкой Сальери поцеловал вторую руку: тыльную сторону, пальцы с сухой кожей, пахнущие табаком, ладонь, раскрыту им самим, провел носом по широкому запястью, освобождая то от кружев. Поцеловал запястье, прихватил его губами, снова посмотрел на Его Величество. Все ли еще вы обижены? Что еще мне сделать, чтобы замолить свою вину?

— Я думаю, — задумчиво сказал Иосиф на его взгляд, а потом уселся на подоконник, подводя Антонио ближе к себе и болтая одной ногой над полом. — Я думаю, что сестрица простит тебе оперу. Допиши ее все равно. Посвяти мне.

Антонио ухмыльнулся, опираясь о подоконник с двух сторон от императора.

— Не собирался посвящать ее кому бы то ни было еще.

* * *

Нюхательный табак там отвратительный, рассказывал Антонио, пока затягивал волосы лентой. Погода — еще гаже. Потом он рассыпался в извинениях перед сестрицей Его Величества, говорил, что, в общем-то, он был готов там продержаться все то время, что ему нужно было написать оперу: такой заказ он мог упустить разве что для того, чтобы умчаться к Его Величеству и сообщить им, как Они ему дороги…

Иосиф смеялся все еще тихо, пусть теперь и заливисто, и снимал ленту с волос Сальери. Предлагал заплести тому косу, вспомнить молодость. У меня, кокетливо говорил Иосиф, на что Сальери неизменно оборачивался к нему и смотрел с легкой укоризной, скоро второе детство начнется: еще с десяток лет… Вам всего тридцать девять, перебивал его Антонио, закатывал глаза, отбирал ленту — снова начинал собирать волосы.

— Днем явись на прием, — сказал ему Иосиф, лениво качая свешанной с постели ногой. Тапочка с тем самым неудобным маленьким каблуком, от которого Сальери становилось невыносимо больно лишь глядя на него и представляя, насколько это может быть неудобно, то падала с ноги императора, то возвращалась на место. — Явись, я приглашу тебя отобедать. Нужно заявить Вене, что я боле не не люблю тебя, проклятый изменник.

Антонио засмеялся, собрал наконец-то волосы в хвост, нашел на полу свой парик, принялся его отряхивать.

— А еще, — сказал ему Иосиф — Его Величество вообще были удобны тем, что имели привычку разговаривать самостоятельно, без какого-либо вмешательства со стороны Сальери. — Еще я подниму тебе жалованье.

— Мои услуги настолько отмечены вниманием Его Величества? — ухмыльнулся Сальери, не удержавшись, и в него полетела серебряная табакерка, которую он едва поймал и спрятал во внутренний карман камзола. Коли Его Величество решили избавиться от сего предмета, то кто он такой…

Иосиф сел на постели, задумчиво на него глядя и снова покачал ногой. Тапочка снова упала с грохотом на пол.

— Наглец. Наглец и хам, — сказал он слабо и упал обратно на подушку. — А был таким милым юношей. Явись днем.

Сальери выскользнул из покоев императора, на ходу поправляя парик.

@темы: Французская опера про немецких пидорасов, право слово, в их век краснеют все без разбора, Мысли вслух, Творчество, Фанфики

---

спустя три года я прочитал фик который мне написали.
спустя три года я все еще не был готов, как не был готов тогда.

ты, ты, да, ты — ты мразь.

а вы припадайте, дамы и прочие вариации, припадайте. больно должно быть не только мне.

сальери двадцать три годика, у него еще десять лет до осмысления того, что происходит между ним и джанни. иосиф еще только трогает его за коленки.

моцарты — уже ломают ему жизнь.

никогда такого не было и вот опять.

/плачет слезками/

24.07.2014 в 05:16

Пишет  Тёнка:

Фандом: MOR
Пейринг: Леопольд Моцарт/Сальери
Рейтинг: R
Жанр: пвп, ангст, даб/нон-кон
Размер: 2750 слов
Саммари: летом 1773 года Леопольд приехал в Вену, пытаясь заручиться покровительством императора и найти для сына тёплое местечко.
От автора:

В Вене стоит удушающая жара, какой не было уже много лет; возле раскалённых стен домов колеблется мутный воздух, горячая пыль взметывается под колёсами экипажей, гадко колет лицо, щиплет глаза прохожим, и Леопольд думает, что это адское пекло как нельзя лучше отражает его настроение, словно сама мать-природа встала на его сторону и ополчилась на продажных австрийцев. Он потратил впустую всё лето, обивая пороги богатых домов, как какой-то попрошайка в канун Рождества, и хотя сама императрица признала Вольфганга чудесным талантливым мальчиком, никто не пожелал предложить таланту своё покровительство, ограничиваясь лишь умеренными похвалами и приглашениями выступить как-нибудь на балу, словно Вольфганг был не более чем дешёвым артистом — и это был провал, крах всех планов, означающий бесславное возвращение в опостылевший Зальцбург.

Леопольд не мог — не хотел — понимать этих людей; его не заботило, что Вольфганг слишком юн и горяч для важных должностей или что в Вене ему есть достойная конкуренция, это были лишь теории, а теории нельзя ненавидеть — для ненависти нужен враг из плоти и крови, которого можно будет обвинить во всех своих (и сына) неудачах. Таким врагом всегда крайне удачно оказывались итальянцы, но в данный момент Леопольд не мог распылять свою злость на целую нацию, он нуждался в конкретной цели — и небеса в кои-то веки прислушались к его желаниям и указали ему имя.

Чёртов Сальери.

Леопольд исходил ядовитой слюной от одного его имени ещё в Зальцбурге, когда толпа осыпала восторгами его «Венецианскую ярмарку». Ни изящества, ни оригинальности, работа ремесленника, а не гения — толпа восхищалась, но на то она и толпа. Может, опера была не так уж и плоха, но итальянское происхождение автора вызывало у Моцарта-старшего стойкое отторжение; на месте Колоредо он вышвырнул бы итальяшек с высоких постов, запретил их музыку и позволил раскрыться талантам своей страны... таланту Вольфганга, например. Увы, никто не желал его слушать, и было ясно, что в Зальцбурге им с сыном будущего не видать — и музыкальная Вена казалась тогда спасением, но кто же знал, что итальянцев тьма-тьмущая и тут, и что первейший из них — выкормыш самого Гассмана, терпеливо ждущий у его одра, когда же тот изволит отбыть в мир иной и освободит ему нагретое местечко при дворе!

Местечко, которое мог бы, должен был бы получить блистательный Вольфганг — и сам Сальери не мог этого не знать. Проклятый интриган наверняка нарочно обставил всё так, воспользовался своими связями и настроил свет против немецких музыкантов, против семьи Моцартов...

— Вы больны, — говорит Сальери. Леопольд даже не спорит, ему жарко до дрожи, в другой день он испугался бы, что подцепил лихорадку, но вот в здравости своих суждений он уверен как никогда. — Даже если бы я имел столь обширное влияние, которое вы мне приписываете, я бы не стал использовать его в таких низких интригах... — Сальери говорит медленно, осторожно подбирает слова, и фразы выходят правильными, как по учебнику, и совершенно не живыми, неуклюжими; у Леопольда от этого сводит скулы и полыхает алым в глазах. Если чёртов итальяшка решил устроиться в самом сердце Австрии, он мог бы позаботиться о том, чтобы достойно выучить язык!

Ужасно глупая идея — заявиться вот так вот так во дворец, ему просто повезло, что здесь сегодня много людей, сегодня ведь музыкальный вечер у самого Иосифа, событие вроде бы совершенно обычное, но приглашение на него — знак признания и уважения; Леопольд не приглашён, в отличие от итальянского выскочки, и это злит его ещё больше, кружа и без того горячую голову.

— Я должен идти, — Сальери упрямо тянет подбородок выше, Леопольду от этого почти смешно, он такой мальчишка, чуть старше Вольфганга, так старается казаться уверенным в себе, достойным внимания императора, но по сути он всё ещё неоперившийся цыплёнок, и у Леопольда чешутся руки обтрепать его детский пушок.

— Я ещё не закончил, — Сальери, игнорируя его слова, пытается протиснуться мимо, но Леопольд хватает его за рукав и толкает к стене так, что мальчишка тихо ахает, когда от удара из лёгких толчком выходит воздух. Леопольд недоволен собой, он цивилизованный человек, только крестьяне решают свои разногласия драками в баре, но при виде смуглого лица и масляно блестящих чёрных глаз у него что-то яростно сжимается внутри; он очень не любит итальянцев в целом и ещё больше не любит этого конкретного итальянца, и ему нужно что-то с этим сделать, пока он не задохнулся от собственной ненависти.

Сальери уже не так спокоен и собран, по смуглым щекам растекается румянец, сползающий под бородку розовеющим пятном, и Леопольд не сдерживает презрительное фырканье, когда видит, что вместе с этим у парня пунцовеют уши и даже шея — он специально подцепляет пальцем его воротник и оттягивает, заглядывая под ткань рубашки.

— Пустите, — от волнения акцент становится так ужасен, что у Леопольд невольно дёргаются в ухмылке губы; может быть, он ошибался, и итальяшку держат при дворе в качестве шута?

— Я не понял, что вы сказали, — издевательски отвечает он, и Сальери вспыхивает ещё ярче; он пытается вдохнуть поглубже, унять нервную дрожь и заговорить снова, и Леопольд даёт ему на это пару секунд, а потом резко встряхивает за отвороты камзола и тонко улыбается, когда у мальчишки звонко клацают зубы. Сальери не слишком высок, и хотя Вольфганг едва ли достанет ему до подбородка, сам итальянец почти на голову ниже Леопольда, и даже для гневного взгляда ему приходится задирать голову; о том же, чтобы вырваться, не идёт и речи — для того, кто недавно разменял шестой десяток, Леопольд весьма силён и крепок, и свои позиции без боя не сдаст.

— Я требовать, — у мальчика заплетается язык и нервно дёргается кадык от каждого рваного вдоха. — Требую... его императоское величество... — в ход пошли связи, и Леопольда это ничуть не удивляет, итальяшки только и горазды, что прятаться за спинами высоких покровителей да плести свои интриги, а вот так, честно, лицом к лицу в пустом коридоре от них ни вреда, ни толку. Сальери лепечет на смеси немецкого с итальянским, от которой у Леопольда вот-вот закровотачат уши, и пытается вывернуться из крепкой хватки, и в итоге Леопольду это надоедает настолько, что он влепляет мальчишке пощёчину, отстранённо удивляясь звонкому эху, отражающемуся от стен и тающему в густой тени тяжёлых бархатных штор. Сальери возмущённо распахивает глаза и рот, прерывая — спасибо, Господи! — свой невыносимый монолог, и Леопольд немедленно заполянет паузу своим голосом.

— Его императорское величество будут недовольны, если вы пропустите музыкальный вечер? Напомните мне, вы ведь должны играть на клавесине? — Сальери не решается снова заговорить, только кивает, на что Леопольд сочувственно цокает языком. — Какая неудача. Как вы думаете, пригласят ли вас ещё раз после столь явного неуважения?

Сальери вздрагивает, потом обмирает и беспомощно приоткрывает рот; он в безвыходном положении, они оба это понимают — слишком унизительно будет звать на помощь слуг, такого пятна репутация Сальери как юноши скромного и далёкого от скандалов не переживёт, но и опоздать на музыкальный вечер — неслыханная дерзость, после этого авторитет Сальери при дворе не может не пошатнуться, и чем отчаяннее делается взгляд итальяшки, тем громче поёт кровь у Леопольда в ушах.

— Что же вы молчите? Позабыли весь немецкий? Он сильно сложен для вашего неловкого языка? — голос Леопольда сочится таким ядом, что ему самому немного странно; это всё жара, рассеянно думает он, в такую жару вменяемым остаться невозможно, весь мир постепенно сходит с ума, и он не исключение; даже у Сальери на лбу блестят капельки пота, и Леопольд машинально стирает их ладонью, а потом резко сдёргивает с головы итальяшки напудренный парик и презрительно фыркает при виде ожидаемой копны смолистых волос. Итальянец от кончиков волос до кончиков ногтей; Леопольд был бы счастлив его убить, он готов поспорить, это избавило бы их с Вольфгангом от множества проблем.

Сальери снова раскрывает рот, но вместо слов у него вырывается какой-то жалкий задушенный всхлип, и Леопольда передёргивает от отвращения; он не хочет слышать просьбы или угрозы, не с этим омерзительным акцентом, но ещё меньше он хочет слушать чужие рыдания, и лучшее, что он может придумать — это сжать тонкое горло ладонью, не сильно, просто намёком на то, что будет, если Сальери не будет послушен и тих; на своё счастье, мальчишка неплохо соображает и поспешно сжимает губы, и только одни глаза сверкают одновременно растерянно и зло на окаменевшем лице.

— Вы, итальянцы, паразиты австрийского общества, — шипит Леопольд ему в лицо, чувствуя, как живо колотит в ладонь обезумевший от страха пульс Сальери. — Вам не место в Вене — тебе не место в Вене, ты должен гнить в своей Венеции, освободив дорогу настоящим талантам. Таким, как Вольфганг. Ты понимаешь это? — Сальери судорожно вдыхает, толкаясь кадыком в руку Леопольда; приходится сжать пальцы чуть крепче, чтобы тот сообразил неловко кивнуть. Леопольд удовлетворённо кивает и почти нежно проводит пальцами по его лицу, от линии волос вниз, по щеке, на которой пытает след его ладони, ещё более горячий, чем нагретая солнцем кожа. Сальери снова вздыхает и пытается отстраниться от его прикосновения, и внутри Леопольда вспыхивает что-то горячее и злое, от чего из груди вырывается тихий рык. Мальчишка не должен сметь воротить от него нос, это он здесь приблудный крысёныш, чёртов итальяшка без роду и племени, никому не нужный сирота, и это Леопольду противно его касаться — никак не наоборот!

— Смотри на меня, — он сжимает пальцами его подбородок, заставляя вскинуть голову; у Сальери дрожат ресницы, и Леопольду жаль, что в коридоре слишком темно и он не может уверенно сказать, намокли они или нет. — Молчи. И слушай. Ты ничтожество, обычный никчёмный писака, таких в одной только Вене тысячи; твоё творчество ничем не выделяется среди остального, толпа не будет любить тебя вечно, а однажды ты надоешь его высочеству, и я бы сказал, что буду в первых рядах с удовольствием наблюдать за твоим падением, но я буду занят, помогая Вольфгангу перешагнуть через тебя на пути к высотам, которые тебе и не снились, — ему доставляет невероятное удовольствие видеть, как Сальери вздрагивает от каждого его слова, сильнее, чем от пощёчины; он смакует каждую секунду этого разговора, раззадориваясь всё сильнее.

Он чувствует всем телом, как дрожит Сальери под его весом, и то, что он довёл прилизанного итальянского мальчика до такого состояния, отзывается внутри волной тепла, намного боле приятного, чем сухой жар распалённой солнцем Вены. Леопольд склоняется ближе к его лицу, так, что кончики их носов разделяет меньше миллиметра, и вдыхает сладкий запах чужого страха; теперь ему хорошо видны его чёрные глаза, и ресницы у мальчишки правда слиплись узкими мокрыми стрелочками, а зрачки расширены так дико, что от радужки остался узкий шоколадный ободок; и пока он смотрит, Сальери совсем не моргает, но быстро проводит по высохшим губам шустрым розовым языком, и от этого короткого жеста в голове Леопольда вдруг что-то звонко щёлкает. Он теперь видит всё под новым углом — загнанное дыхание, широко раскрытые глаза, жаркий румянец и эта дрожь, такая сильная, что невольно задумаешься, а так ли сильно он напуган... точнее, а напуган ли он?

— Господи, — выдыхает Леопольд со смесью отвращения и восторга. — Да ты ещё более омерзителен, чем я думал, — Сальери вскидывается, упирается ладонями ему в грудь и изо всех сил пытается его отпихнуть, но Леопольд для него по-прежнему слишком тяжёл и не сдвигается и на пару сантиметров. Хотя часть Леопольда сама хочет оттолкнуть мальчишку и гадливо вытереть ладони об камзол, другая уже представляет, какой простор это откроет для шантажа — одно слово, один правильно пущенный слух, и Сальери не то что лишится места, ему руки никто не подаст; и не слушая ни ту, ни другую часть, Леопольд только сильнее вжимает его в стену и ухмыляется.

— Все итальянцы такие уроды, или ты особенный? — интересуется он; Сальери не успевает раскрыть рот, когда он накрывает его губы ладонью — он не в настроении выслушивать его итальянское хныканье. Внутри кипит, бурлит безудержное веселье, насмешка, понимание того, что пусть даже у него нет громких должностей и званий, он всё равно выше итальяшки хотя бы тем, что он нормален. Словно желая подтвердить эту разницу, он пропихивает колено ему меж бёдер, как какой-нибудь сговорчивой горничной; Сальери пытается вскрикнуть, хотя ладонь глушит этот звук, и выгибается, а потом силится отвернуться, жмуря мокрые глаза, и опять дёргается, пытаясь вырваться. Глупый мальчишка, можно подумать, он устоит на ногах хоть минуту, если его сейчас отпустить...

На самом деле, идея не так уж плоха; не успев додумать мысль, Леопольд убирает ладонь с его губ — Сальери жадно вдыхает, — и кладёт обе ему на плечи, с силой нажимая. Сальери сползает по стене на пол, словно колени у него из ваты и совсем не держат, и тут же опускает голову — Леопольд почти уверен, что он так наивно пытается скрыть слёзы. Торжествующий рёв внутри не даёт думать, и он поддаётся порыву, сжимая в кулаке разметавшиеся тёмные пряди и оттягивая их до болезненного вскрика; Сальери запрокидывает голову, часто моргает, и Леопольд улыбается ему почти ласково, костяшками пальцами проводя по щеке.

— Думаю, ты знаешь, что делать, — сообщает он; Сальери тут же судорожно принимается мотать головой, и Леопольд терпеливо ждёт, пока тот снова не поднимает взгляд. — Или ты можешь закричать. Или я могу, хочешь? Хочешь кого-нибудь позвать? Не стесняйся!

Отчаянье в глазах Сальери стоит всех неудач Моцарта.

Пальцы у него так дрожат, что на возню с пуговицами уходит добрых пять минут — Леопольду пару раз приходится потянуть за волосы, вплетая в шелковистые пряди свои пальцы, и намекнуть поторопиться. На освобождённый от ткани член Сальери смотрит с таким искренним ужасом, что Леопольд на мгновение верит, что тот и вправду занимается этим впервые, но потом Сальери неловко подползает ближе, сутулит плечи, тянет шею, пытаясь приспособиться, неуверенно проводит по горячей плоти пальцами, потом, придерживая, касается языком, и это перестаёт иметь какое-либо значение. Может быть, итальянцы и правда хороши хоть в чём-то, думает Леопольд; впрочем, он быстро меняет своё мнение, потому что Сальери только и делает, что елозит по всей длине языком, не спеша сделать что-то ещё, и это начинает надоедать. Приходится самому оттянуть его голову подальше, до тихого болезненного вскрика, а потом толкнуться головкой в приоткрытые губы — только тогда Сальери догадывается открыть рот и заглотить хоть немного, компенсируя недостаток глубины нервными движениями языка. Леопольд к тому моменту почти уверен, что Сальери раньше не делал минет, но теперь начинает подозревать, что он и с другой стороны процесса не бывал — может быть, у девушек в Вене стандарты повыше, чем в Зальцбурге, и они не жалуют итальяшек своим вниманием?

Он начинает несильно толкаться бёдрами навстречу Сальери; глупый мальчишка не понимает, что он облегчает ему задачу, ведь так всё кончится быстрее — он пытается отстраниться, кашляет и задушенно всхлипывает, и все эти смазанные звуки кажутся Леопольду настоящей музыкой, под стать симфониям Вольфганга; в голове крутится обрывок чего-то громкого, триумфального, с гобоями и барабанами, и удовольствие скручивает совсем внезапно — Сальери кашляет и отплёвывается, вытирая губы рукавами и не заботясь о белёсых разводах, остающихся на тёмной ткани. Осознание накатывает следом; вместо жара Леопольда пробивает холодный пот, и он смотрит на Сальери с совершенно новым уровнем ненависти — итальяшка поплатится за то, что довёл его до этого и заставил заниматься такой мерзостью, он уже готов всё-таки раскровить ему нос, а то и что похуже сделать, но тут Сальери суетливо поднимается, силясь одёрнуть пониже камзол, и Леопольда разбирает истеричный хохот, потому что мальчишка пытается спрятать сырое пятно на бриджах. Господи, до чего же он жалок, такого уже и унизить нечем — он уже сам всё сделал!

— Я надеюсь, это станет тебе хорошим уроком, — говорит Леопольд уже не ядовито, но так снисходительно, что Сальери передёргивается и втягивает голову в плечи. — Знай своё место, и тогда всё будет хорошо. Понял меня? — Сальери отсутствующим взглядом смотрит в пол, пока Леопольд поправляет и застёгивает одежду. — Я задал вопрос.

— Да, герр Моцарт, — сипит Сальери. У него пара белых капель на подбородке, а щёки алые от стыда и мокрые от слёз, и Леопольд может поклясться, что не видел ничего восхитительнее в своей жизни. Он вальяжно кивает ему, словно отпуская слугу, и Сальери, спотыкаясь на каждом шагу, кидается прочь, к лестницам, даже не глядя в сторону музыкального зала. Леопольд остаётся в коридоре, пока не стихает цокот его каблуков, рассеянно поглядывая в окно и выстукивая на подоконнике застрявший в голове мотив; потом, после приличной паузы, идёт к другому выходу, вежливо раскланиваясь со встречными господами. Кто-то уже шепчет о том, что герра Сальери видели уходящим, и что ему-де нехорошо; от этого на лице Леопольда расцветает счастливейшая улыбка.

Когда он выходит на улицу, небо наконец-то взрывается ливнем; он грохочет раскатами грома, вбивает в брусчатку надоедливую пыль, барабаном стучит по разгорячённой голове, заставляет поднять воротник повыше в ожидании экипажа — Леопольд вдыхает сырой от дождя воздух и думает, что, не смотря ни на что, Вольфганга ждёт успех.

@темы: Французская опера про немецких пидорасов, право слово, в их век краснеют все без разбора

---

@темы: Французская опера про немецких пидорасов, право слово, в их век краснеют все без разбора, Мысли вслух

---

Оно просто должно быть у меня тут, окда. Все мысли о мозальери этого вечера. А перед этим этого утра. Ну, в общем.

Авторства Теныча.

@темы: Французская опера про немецких пидорасов, право слово, в их век краснеют все без разбора, Мысли вслух