черное соленое сердце
06.05.2014 в 22:56
Пишет Тёнка:Фэндом: дно. Mozart L'Opera Rock
Пейринг: Сальери-центрик плюс всевозможная массовка (если очень постараться, можно найти Сальери/Моцарт)
Жанр: ангст
Рейтинг: PG-13
Размер: ~1000 слов
Предупреждения: селфхарм, суицид, кровяка, депрессия, википедия, автор не умеет ангст.
Посвящение: Тэнчик, ты мне за это должен
нет не должен я это чисто из любви к тебе но покомфортить было бы круто 
читать дальшеПервый раз это происходит случайно. Ему тринадцать, он в хорошеньком новом камзоле с чёрными кружевными отворотами, и он очень старается быть невозмутимым, но когда дядя предлагает ещё один тост в память почившего Сальери-старшего, рука вздрагивает, и он выпускает бокал с шампанским. На звон оборачиваются все гости, и он пунцовеет и падает на колени, глупо пытаясь собрать осколки, и к тому моменту, как подоспевшие слуги заставляют его подняться, он успевает раскровить себе ладонь.
— Нужно быть аккуратнее, — корит его Франческо, бинтуя ему руку в маленькой гостевой спальне. Франческо совсем большой и строгий, ему не нужны опекуны, он уезжает один завтра утром, а Антонио придется провести еще неделю в их старом доме, прежде чем его заберут друзья отца.
Позже он не помнит утешающих прикосновений ладони брата к волосам — только тупую ноющую боль в руке, которая помогала уцепиться за этот мир и не дать себе соскользнуть в чёрные пучины истерики.
Ему нет причин повторять это ещё долгие годы.
— Экий вы неосторожный, — говорит ему Розенберг. Антонио не слушает его, рассеянно пряча под рукав пропитанный красным платок; он почти не помнит, как делал повязку, только то, как жадно пульсировало алым в голове с самой премьеры Женитьбы Фигаро, пока он не приехал домой и не заперся в кабинете, не успев даже поцеловать жену. Он пытался записать те мелодии, что всколыхнулись в голове ответом на оперу Моцарта, но всё выходило не то, один испорченный лист за другим отправлялся в камин, перо ломалось снова и снова, и он зло очинял его раз за разом, пока лезвие не сорвалось и не прочертило влажную полосу по коже. После этого гул в голове странным образом затих, и он привычно навёл на столе порядок, прежде чем пойти в постель.
Розенберга уже не волнует его рука, он снова строит фантастические теории, планы по свержению Моцарта — Сальери кивает с отстранённой улыбкой, вслушиваясь в то, как стучит в порезанном запястье кровь.
Каждый маленький трупик он встречает ещё одной полосой на руке. Смерть слишком жестока, чтобы забрать его детей младенцами, он успевает полюбить и привязаться, и ещё — стать умнее, поэтому новые порезы он оставляет выше локтя. Никто ничего не замечает, даже Терезия, которую он обнимает, шепча слова утешения ей в макушку; она крепко сжимает его плечи. сотрясаясь в рыданиях, и у Антонио темнеет в глазах от боли.
Это хорошо.
Сообщение о смерти Моцарта Антонио встречает спокойно — слишком спокойно, на вкус придворных сплетников; за спиной начинают шептаться, герр Сальери, мол, совсем не взволнован уходом гения, герр Сальери жесток и жёсток, каков лицемер, а ведь был в восхищении от его работ! Антонио игнорирует их, удерживая спину прямой, а голову — поднятой высоко; плечи его в рубцах по самую шею, бинты не спасают, рубашки вечно в пятнах, раздеваться перед женой он перестал годы назад, а семейный доктор достаточно умён, чтобы не задавать вопросов. В конце концов, кровопускания полезны в лечении болезней тела, кто сказал, что они не помогут при расстройствах душевных?
Герр Бетховен тоже умён и прозорлив, и после ухода Терезии его уроки вокального письма становятся ежедневными; Антонио пытается шутить, твердит, вы, Людвиг, не так безнадёжны, как хотите казаться, право слово, не стоит — но Бетховен со свойственной ему прямолинейностью хватает Антонио за руку и задирает рукав. Напрасно, руки Сальери не трогал давно, новые ранки (короче — он экономит место) теперь расходятся сеткой над левым коленом, но намёк он понимает и покорно опускает голову. Будьте благодарны, что я не отправляю вас в лечебницу, говорит Бетховен; он глух, как дерево, так что голос раскатистым грохотом доходит, кажется, до каждого тёмного уголка дома. У Сальери нет сил вспомнить, что его могут услышать слуги, он просто позволяет увести себя за руку в спальню и уложить в постель, как ребёнка.
Годы идут размеренно и неспешно, хотя Сальери был бы рад их подогнать — но Бетховен, злодей, коварно оставил в его доме свои следы, и каждый раз, как рука задерживается на ноже для писем дольше обычного, он бросает взгляд на висящий на стене знак и уговаривает себя подождать ещё немного. С его удачей Бетховен всё равно умрёт раньше него; тогда будет не стыдно сделать последний шаг.
Но подталкивает его, как ни странно, совсем другой человек. Юный Лист, вертлявый и бойкий, как все десятилетние мальчишки, снова наполняет его дом запахом весны и солнца; два года Сальери удаётся держать голову поднятой и встречать ученика улыбкой каждое утро, он снова вспоминает молодость, сына, учеников, полузабытую солнечную улыбку герра Моцарта. Он даже пишет десяток песенок «для узкого круга», они ужасны, он знает, но Шуберт непременно играет их каждый раз, как оказывается в гостях — слишком часто, по мнению Сальери, ему смутно кажется, что дорогие ученики решили установить за своим немощным учителем ежедневный надзор, но он не уточняет, пытаясь сохранить остатки гордости. А потом случается то же, что и всегда — нет, хвала Всевышнему, маленький Лист жив и в добром здравии, но его манят новые горизонты, и он отправляется покорять Европу, и знак на стене уже не может удержать Антонио от того, чтобы взять в руки бритву и последний раз глянуть сквозь зеркало себе в глаза.
Ему не нужно писать себе реквием, он начал его ещё в девяносто первом и передал Бетховену на хранение в восемьсот четвёртом.
Конечно, его находят слуги, и кто-то кричит, и приводят врача, и пытаются спасти, и он умирает вместо пары минут целых два года, но это уже не важно, то, что запирают в стенах лечебницы для душевнобольных — это уже не он. Дух его покидает тело, кажется, за мгновение до того, как бритва оставляет на горле последний алый росчерк.
Он никогда так не был рад своей неправоте — Бетховен переживает своего учителя, упрямый мальчишка.
— С ним тут станет веселее, — соглашается Моцарт, когда он делится с ним этой мыслью. Потом берёт его за руку, тащит за собой: — Скорее, давайте я вам тут всё покажу.
— Вы присмотрели за моим сыном? — подозрительно уточняет Сальери, и Моцарт кивает со смехом, мол, а как же, так же, как вы за моим, спасибо, кстати, хотя, будем честными, музыкант из него никакой, но вы сделали всё, что смогли.
— Идёмте, — торопит он. — У Терезии много чего накопилось в ваш адрес; вы ответите мне за каждый раз, когда я терпел предназначавшиеся вам головомойки, — он улыбается, и это совсем не похоже на угрозу.
Сальери улыбается ему в ответ, заново вспоминая, как растягивать в улыбке губы. Под тёплыми пальцами Моцарта тает узкая шершавая полоска на ладони; без неё почти неуютно, но Антонио думает, что сможет к этому привыкнуть.
URL записиПейринг: Сальери-центрик плюс всевозможная массовка (если очень постараться, можно найти Сальери/Моцарт)
Жанр: ангст
Рейтинг: PG-13
Размер: ~1000 слов
Предупреждения: селфхарм, суицид, кровяка, депрессия, википедия, автор не умеет ангст.
Посвящение: Тэнчик, ты мне за это должен
читать дальшеПервый раз это происходит случайно. Ему тринадцать, он в хорошеньком новом камзоле с чёрными кружевными отворотами, и он очень старается быть невозмутимым, но когда дядя предлагает ещё один тост в память почившего Сальери-старшего, рука вздрагивает, и он выпускает бокал с шампанским. На звон оборачиваются все гости, и он пунцовеет и падает на колени, глупо пытаясь собрать осколки, и к тому моменту, как подоспевшие слуги заставляют его подняться, он успевает раскровить себе ладонь.
— Нужно быть аккуратнее, — корит его Франческо, бинтуя ему руку в маленькой гостевой спальне. Франческо совсем большой и строгий, ему не нужны опекуны, он уезжает один завтра утром, а Антонио придется провести еще неделю в их старом доме, прежде чем его заберут друзья отца.
Позже он не помнит утешающих прикосновений ладони брата к волосам — только тупую ноющую боль в руке, которая помогала уцепиться за этот мир и не дать себе соскользнуть в чёрные пучины истерики.
Ему нет причин повторять это ещё долгие годы.
— Экий вы неосторожный, — говорит ему Розенберг. Антонио не слушает его, рассеянно пряча под рукав пропитанный красным платок; он почти не помнит, как делал повязку, только то, как жадно пульсировало алым в голове с самой премьеры Женитьбы Фигаро, пока он не приехал домой и не заперся в кабинете, не успев даже поцеловать жену. Он пытался записать те мелодии, что всколыхнулись в голове ответом на оперу Моцарта, но всё выходило не то, один испорченный лист за другим отправлялся в камин, перо ломалось снова и снова, и он зло очинял его раз за разом, пока лезвие не сорвалось и не прочертило влажную полосу по коже. После этого гул в голове странным образом затих, и он привычно навёл на столе порядок, прежде чем пойти в постель.
Розенберга уже не волнует его рука, он снова строит фантастические теории, планы по свержению Моцарта — Сальери кивает с отстранённой улыбкой, вслушиваясь в то, как стучит в порезанном запястье кровь.
Каждый маленький трупик он встречает ещё одной полосой на руке. Смерть слишком жестока, чтобы забрать его детей младенцами, он успевает полюбить и привязаться, и ещё — стать умнее, поэтому новые порезы он оставляет выше локтя. Никто ничего не замечает, даже Терезия, которую он обнимает, шепча слова утешения ей в макушку; она крепко сжимает его плечи. сотрясаясь в рыданиях, и у Антонио темнеет в глазах от боли.
Это хорошо.
Сообщение о смерти Моцарта Антонио встречает спокойно — слишком спокойно, на вкус придворных сплетников; за спиной начинают шептаться, герр Сальери, мол, совсем не взволнован уходом гения, герр Сальери жесток и жёсток, каков лицемер, а ведь был в восхищении от его работ! Антонио игнорирует их, удерживая спину прямой, а голову — поднятой высоко; плечи его в рубцах по самую шею, бинты не спасают, рубашки вечно в пятнах, раздеваться перед женой он перестал годы назад, а семейный доктор достаточно умён, чтобы не задавать вопросов. В конце концов, кровопускания полезны в лечении болезней тела, кто сказал, что они не помогут при расстройствах душевных?
Герр Бетховен тоже умён и прозорлив, и после ухода Терезии его уроки вокального письма становятся ежедневными; Антонио пытается шутить, твердит, вы, Людвиг, не так безнадёжны, как хотите казаться, право слово, не стоит — но Бетховен со свойственной ему прямолинейностью хватает Антонио за руку и задирает рукав. Напрасно, руки Сальери не трогал давно, новые ранки (короче — он экономит место) теперь расходятся сеткой над левым коленом, но намёк он понимает и покорно опускает голову. Будьте благодарны, что я не отправляю вас в лечебницу, говорит Бетховен; он глух, как дерево, так что голос раскатистым грохотом доходит, кажется, до каждого тёмного уголка дома. У Сальери нет сил вспомнить, что его могут услышать слуги, он просто позволяет увести себя за руку в спальню и уложить в постель, как ребёнка.
Годы идут размеренно и неспешно, хотя Сальери был бы рад их подогнать — но Бетховен, злодей, коварно оставил в его доме свои следы, и каждый раз, как рука задерживается на ноже для писем дольше обычного, он бросает взгляд на висящий на стене знак и уговаривает себя подождать ещё немного. С его удачей Бетховен всё равно умрёт раньше него; тогда будет не стыдно сделать последний шаг.
Но подталкивает его, как ни странно, совсем другой человек. Юный Лист, вертлявый и бойкий, как все десятилетние мальчишки, снова наполняет его дом запахом весны и солнца; два года Сальери удаётся держать голову поднятой и встречать ученика улыбкой каждое утро, он снова вспоминает молодость, сына, учеников, полузабытую солнечную улыбку герра Моцарта. Он даже пишет десяток песенок «для узкого круга», они ужасны, он знает, но Шуберт непременно играет их каждый раз, как оказывается в гостях — слишком часто, по мнению Сальери, ему смутно кажется, что дорогие ученики решили установить за своим немощным учителем ежедневный надзор, но он не уточняет, пытаясь сохранить остатки гордости. А потом случается то же, что и всегда — нет, хвала Всевышнему, маленький Лист жив и в добром здравии, но его манят новые горизонты, и он отправляется покорять Европу, и знак на стене уже не может удержать Антонио от того, чтобы взять в руки бритву и последний раз глянуть сквозь зеркало себе в глаза.
Ему не нужно писать себе реквием, он начал его ещё в девяносто первом и передал Бетховену на хранение в восемьсот четвёртом.
Конечно, его находят слуги, и кто-то кричит, и приводят врача, и пытаются спасти, и он умирает вместо пары минут целых два года, но это уже не важно, то, что запирают в стенах лечебницы для душевнобольных — это уже не он. Дух его покидает тело, кажется, за мгновение до того, как бритва оставляет на горле последний алый росчерк.
Он никогда так не был рад своей неправоте — Бетховен переживает своего учителя, упрямый мальчишка.
— С ним тут станет веселее, — соглашается Моцарт, когда он делится с ним этой мыслью. Потом берёт его за руку, тащит за собой: — Скорее, давайте я вам тут всё покажу.
— Вы присмотрели за моим сыном? — подозрительно уточняет Сальери, и Моцарт кивает со смехом, мол, а как же, так же, как вы за моим, спасибо, кстати, хотя, будем честными, музыкант из него никакой, но вы сделали всё, что смогли.
— Идёмте, — торопит он. — У Терезии много чего накопилось в ваш адрес; вы ответите мне за каждый раз, когда я терпел предназначавшиеся вам головомойки, — он улыбается, и это совсем не похоже на угрозу.
Сальери улыбается ему в ответ, заново вспоминая, как растягивать в улыбке губы. Под тёплыми пальцами Моцарта тает узкая шершавая полоска на ладони; без неё почти неуютно, но Антонио думает, что сможет к этому привыкнуть.
Сижу и тупо реву.
@темы: Французская опера про немецких пидорасов, Ссылки, Фанфики
-
-
07.05.2014 в 00:28Я утащу себе? на память...
-
-
07.05.2014 в 00:33-
-
07.05.2014 в 00:34Токиши Хито, это восхитительно, НО БОЛЬНО
-
-
07.05.2014 в 00:35ПОЦЕЛУЙ
ПЕНИЕ
НО ТЫ ВЫБРАЛ ШРАМЫ
А МОНСТР ВСЕ РАВНО Я
-
-
07.05.2014 в 00:38А ТЫ КАК ДУМАЛ
ТЫ МОГ НАПИСАТЬ КАК ОН ЦЕЛУЕТ ЕМУ ЗАПЯСТЬЯ
-
-
07.05.2014 в 00:42[1:08:58] Тёнка: но если я начинаю расписывать оно становится ещо хуже
[1:09:09] Маста: не знаю меня проняло
[1:09:13] Тёнка: кароч надо было просто писать как моцарт целует сальери запястья
[1:09:15] Тёнка: ТТ
-
-
07.05.2014 в 00:50-
-
07.05.2014 в 00:54-
-
07.05.2014 в 01:51